Алекс Тарн - Станцуем, красивая?

Радуются, потому что внутри барака еще хуже, потому что оставлена позади большая часть этого бесконечного мучительного дня, потому что скоро можно будет уйти домой, унося с собой два вожделенных отгула и краденый огурец в кармане, потому что шутка хороша, а люди все свои, потому что за этой серой дождливой мокротой, говорят, есть солнце, потому что, как ни крути, когда-нибудь наступит лето, потому что рядышком под грудой ломаных поддонов нашлась грязная, но целая баночка из-под майонеза. Баночку кое-как отмывают и пускают по кругу.

– Вот что интересно, – сделав большой глоток, говорит Робертино. Он успел подзаправиться еще задолго до обеда, причем подзаправиться хорошо, основательно. – У нас, куда ни придешь с бутылкой – хоть в лес, хоть в филармонию – везде и всегда можно найти стакан. Если, конечно, хорошо искать и не сдаваться, как советовал писатель Николай Островский.

– Во-первых, никакой это не Островский, – откликается Валерка Филатов, любитель точности. – Это девиз из книжки Каверина «Два капитана», но принадлежит он английскому поэту лорду Теннисону. А, во-вторых, там сказано: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»

– Не Островский? – Шпрыгин пожимает плечами с притворным смущением. – Ну, неважно. Так или иначе, все мы вышли из шинели Николая Островского. А что касается «бороться», то я разве спорю? Иногда приходится и побороться. Особенно, когда на стакан претендует еще одна компания. Потому что обычно этот стакан один-одинешенек. А вот насчет теннисного лорда… – тут ты, Валерка, загнул. Откуда англичанину знать про русские граненые стаканы – в крайнем случае, баночки из-под майонеза – которые припрятаны под каждым кустом нашей великой Отчизны, хоть в сибирской тайге, хоть на Красной площади? Может ли какой-то занюханный английский лорд понять и оценить такую заботу о простом советском человеке? Ведь почему, как поется в песне, человек проходит как хозяин необъятной Родины своей? Потому, что он точно знает: под каждым кустом непременно найдется стакан!

– Доиграешься ты, Роберт… – говорит Машка Минина, принимая баночку из рук Аньки.

– Не, я долгоиграющий… – мотает головой Робертино. – Кто-нибудь еще будет? Или я допиваю?

– А тебе не хватит?..

Нет, не хватит. Шпрыгину редко когда хватает.

Он пьет, как Атос, не пьянея, а только последовательно меняет цвет лица с серого на красный, на розовый и, наконец, на мертвенно бледный. Пьет и говорит – чем пьяней, тем многословней. Временами его действительно начинает заносить не в ту степь. В такие моменты Машка Минина обычно качает головой:

– Доиграешься, Роберт, ох, доиграешься…

А ему чихать, мелет и мелет языком. Одно слово – Робертино.

Как все-таки здорово пьется это мерзкое нездоровое пойло, насквозь проедающее бетонные перекрытия многоэтажных зданий! Ну и пусть себе проедает – люди между бараками сделаны не из какого-то там бетона. Нет, все они ладно скроены и крепко сшиты из натуральной, стойкой, беспримесно советской человечины! Таким нипочем ни снег, ни ветер, ни звезд ночной полет! Главное, чтоб по голове давало, а уж эту-то функцию плодово-ягодный вермут выполняет лучше десятикилограммовой кувалды.

Оставшиеся три часа проводишь, будто летаешь верхом на кочерге под заросшими плесенью барачными стропилами. Вроде и холод уже не так холодит, и овощная слякоть не так досаждает, и надсмотрщица не так достает. Плевать. На все плевать, вот так-то, девоньки. Это полезное настроение следует сохранять до самого дома, особенно в автобусе, где другие пассажиры дружно воротят нос и стараются отодвинуться подальше от жуткой гнилостной вони, которая въелась не только в каждый капустный лист твоих свитеров, рубашек, шарфов, но и во все поры твоего измученного затекшего тела. Станцуем, красивая?

А тебе пле-вать. Пле-вать. Ничего, перетопчутся.

Да и воняет от тебя не только гнилой капустой, но и классово близким рабоче-крестьянским перегаром, то есть принципиально законным запашком конца рабочего дня. От проклятого вермута ноет, раскалывается башка. Пришла домой – и сразу в ванную, сдирать с себя гадкие капустные листья, проверять – не подгнила ли ты сама?.. все ли там в порядке? Ну, слава богу, если судить по зеркалу, то видимых повреждений нет: вот она, грудь, по-прежнему высока и задорна; вот он, живот, плоский и гладкий, будто и не рожала; вот они, бедра… а ну-ка, качнем туда-обратно… – да нет, всё вроде тип-топ, всё на месте. Похоже, мать, ты по-прежнему женщина, даже после такого дня. А то, что под глазами круги, и сами глаза никак не собираются в кучу – так это дело временное, горячей ванной поправимое.

И ванна действительно помогает, а за нею – бульончик, чаек, телевизор и прочее трали-вали. Когда приходит пора укладывать Павлика, свет очей, чувствуешь себя уже почти человеком. Впрочем, получив материнский поцелуй на ночь, мальчик недовольно морщится:

– Мама, чем от тебя так пахнет?

– Спи, зайчик, спи. Это ненадолго, скоро пройдет…

Что и говорить, овощебаза – удовольствие не для слабаков. Одно дело – разбрасываться красивыми лозунгами, как это делают некоторые английские лорды – не будем указывать пальцем. И совсем-совсем другое – тащить на своем собственном горбу эту ношу, эту тушу, эту чашу. Это вам, сэр, не в теннисе мячики перекидывать, тут сила духа нужна.

Зато колхоз – совершенно другой коленкор.

Вернее, учитывая сельскохозяйственный характер обоих явлений, совсем другая петрушка. Это Анька поняла в свой первый же выезд. Двухнедельная смена отдела победившего коммунизма выпадала обычно на конец сентября. Группа Зуопалайнена выезжала почти в полном составе, причем прикрывать тылы на работе всякий раз оставляли самого группенфюрера, а также несчастного Борю Штарка, несостоявшегося отъезжанта.

– Пойми, Борис, – вполне резонно заметила по этому поводу Машка Минина, – не могут ведь все выезжать, кто-то должен и оставаться. Сначала выезжаем мы, а остаешься ты. Потом уедешь ты, а останемся мы. Всё справедливо.

Машка имеет заслуженную репутацию главной специалистки по колхозу, она и научила Аньку всем нехитрым премудростям. В большой рюкзак вставляются два-три вложенных друг в друга эмалированных ведра; на оставшееся свободное место рассовываются прочие вещи – белье, свитера, шерстяные носки, простыни и несколько наволочек. Наверх привязывается телогрейка и пара высоких резиновых сапог. В дополнение к рюкзаку берется плетеная корзина или даже две. В корзины Машка рекомендует складывать «что-нибудь приличное», типа красивых туфель на каблуках, косметики и вечернего платья. В самый первый Анькин выезд, отвечая на недоуменный вопрос, как все это может понадобиться на колхозном поле, Минина усмехнулась: