Филип Рот - Операция «Шейлок». Признание

Решительным тоном, словно прочтя мои мысли, Суппосник сказал:

— Кто я такой и что мне от вас нужно.

— Да, и поскорее, если вы не против.

— Могу все разъяснить за каких-то пятнадцать минут.

— Пятнадцати минут у меня нет.

— Мистер Рот, мне хотелось бы привлечь ваш талант для борьбы с антисемитизмом — к делу, которое, как мне известно, вам небезразлично. Процесс Демьянюка тоже важен для моего дела. Не туда ли вы сейчас торопитесь?

— Действительно, не туда ли?

— Сэр, весь Израиль знает, что вы тут делаете.

И в эту самую минуту я увидел, как в отель вошел Джордж Зиад и направился к стойке портье.

— Прошу вас, — сказал я Суппоснику, — одну минутку.

У стойки, когда Джордж меня обнял, я понял, что его эмоции бьют через край, совсем как вчера вечером, когда мы расстались.

— У тебя все нормально, — прошептал он. — Я страшился худшего.

— Самочувствие прекрасное.

Он не выпускал меня из объятий:

— Они тебя задержали? Допрашивали? Били?

— Они меня вовсе не задерживали. Били? Да нет, конечно. Просто случилось грандиозное недоразумение. Расслабься, Джордж, — сказал я ему, но мне удалось освободиться, только вдавив кулаки в его плечи и отодвинув его, наконец-то, на расстояние вытянутой руки.

Портье, молодой человек, чья смена началась уже после того, как я заселился в номер, сказал мне:

— Доброе утро, мистер Рот. Как обстоят дела сегодня утром? — И с беспечной веселостью сообщил Джорджу: — Это больше не холл отеля «Царь Давид», а раввинский суд рабби Рота. Многочисленные фанаты не дают ему покоя. Каждое утро выстраиваются в очередь: школьники, журналисты, политики. Ничего подобного мы не видали, — сказал он со смехом, — с тех пор, как Сэмми Дэвис-младший приезжал молиться у Стены Плача.

— Сравнение чересчур лестное, — сказал я. — Вы переоцениваете мое значение.

— Весь Израиль хочет познакомиться с мистером Ротом, — сказал портье.

Взяв Джорджа под руку, я увел его подальше от стойки и портье:

— Тебе, наверно, не стоит заходить в этот отель — неужели нет более подходящего места?

— Я должен был приехать лично. Телефон тут ни к чему. Все подслушивают, все записывают, а потом оно всплывет либо на моем судебном процессе, либо на твоем.

— Джордж, уймись. Никто не отдает меня под суд. Никто меня не бил. Все это чушь.

— Это милитаристское государство, учрежденное насильно, сохраняемое насильно, без колебаний применяющее силу и репрессии.

— Пожалуйста, Джордж, я смотрю на это по-другому. Перестань. Не надо сейчас об этом. Не надо лозунгов. Я твой друг.

— Лозунги? Разве они тебе вчера не продемонстрировали, что это полицейское государство? Филип, в тот момент они могли бы пристрелить тебя на месте и свалить вину на араба-таксиста. По политическим убийствам они мастаки. Это не лозунг, а чистая правда. Они обучают киллеров для фашистских режимов по всему миру. Они не терзаются муками совести — им все равно, кого убивать. Они не могут терпеть, когда еврей оказывает им сопротивление. Еврея, который им не понравился, они могут убить так же легко, как убивают наших. Могут и убивают.

— Зи, Зи, дружище, ты здорово преувеличиваешь. Вчера вечером все неприятности вышли из-за таксиста: он останавливался и снова трогался с места, мигал фонариком — это была комедия ошибок. Бедняге понадобилось сходить по большой нужде. Он навлек на себя подозрения патруля. Все это ничего не значило и ничего не значит, ничего не случилось.

— В Праге это для тебя что-то значит, в Варшаве это для тебя что-то значит — и только здесь ты, даже ты, не понимаешь, что это значит. Они вздумали припугнуть тебя, Филип. Они вздумали запугать тебя до смерти. То, что ты здесь проповедуешь, для них — как нож острый, ты бросаешь им вызов в самом сердце их сионистской фальши. Ты — оппозиция. А оппозицию они «нейтрализуют».

— Послушай, — сказал я, — будь последователен. В твоих словах нет логики. Погоди, я только спроважу этого малого, а потом нам с тобой надо будет поговорить.

— Какого малого? Кто он?

— Антиквар из Тель-Авива. Торговец редкими книгами.

— Ты с ним знаком?

— Нет. Он пришел со мной потолковать.

Пока я все это объяснял, Джордж храбро смотрел в другой конец холла, где Суппосник, дожидаясь моего возвращения, присел на диван.

— Он полицейский. Он из «Шин-Бет».

— Джордж, ты не в лучшем состоянии. Ты переволновался, вот-вот сорвешься. Нет, он не полицейский.

— Филип, какой же ты наивный! Я им не позволю над тобой измываться, ни за что… тебя я им не отдам!

— Но у меня все прекрасно. Перестань, пожалуйста. Послушай, так уж тут принято. Не мне тебе об этом говорить. На шоссе все делается без церемоний. Я оказался в неподходящее время в неподходящем месте. Да, неразбериха существует, но, боюсь, только между нами — между мной и тобой. Ты в ней не виноват. Если кто и виноват, только я — это я виноват. Нам с тобой надо поговорить. Ты заблуждаешься насчет того, зачем я здесь. Происходило нечто крайне необычное, и, пока я докапывался до подоплеки, я вел себя не очень-то умно. Вчера заморочил головы тебе и Анне — очень глупо повел себя в твоем доме. Непростительно глупо. Давай пока не будем об этом. Ты поедешь со мной — мне нужно на процесс Демьянюка, ты поедешь со мной, и в такси я тебе все объясню. Ситуация вышла из-под контроля, и случилось это, в основном, по моей вине.

— Филип, пока этот суд над Демьянюком тщательно взвешивает — в угоду мировой прессе — доказательства, въедливо, привлекая кучу экспертов, исследует почерк, фото, отпечаток скрепки, возраст чернил и бумаги, пока эта пародия на израильское правосудие разыгрывается на радио, на телевидении и в мировой прессе, на Западном берегу повсюду применяется смертная казнь. Без экспертов. Без судебных процессов. Без какого-либо правосудия. Стреляют боевыми патронами. В безвинных людей. Филип, — сказал он, перейдя на шепот, — в Афинах есть кое-кто, с кем тебе надо поговорить. В Афинах есть кое-кто, кто верит в то же самое, что и ты, в то, что ты хочешь совершить. Кое-кто, располагающий деньгами, человек, который верит в диаспоризм для евреев и справедливость для палестинцев. В Афинах есть люди, которые могут тебе помочь. Они евреи, но нам они друзья. Мы можем устроить встречу.

Меня вербуют, подумал я, Джордж Зиад вербует меня в ряды ООП.

— Обожди. Обожди здесь, — сказал я. — Нам надо поговорить. Где тебе лучше подождать — здесь или на улице?

— Лучше здесь, — сказал он с печальной улыбкой, — здесь для меня самое идеальное место. Они не посмеют избить араба в холле отеля «Царь Давид» — на глазах у всех этих американских евреев-либералов, на чьих деньгах держится их фашистский режим. Нет, здесь мне намного безопаснее, чем дома в Рамалле.