Ричард Руссо - Шансы есть…

— Мейсон Троер, — договорил за него Линкольн. — Уже много лет домогается, чтобы я продал. Понятия не имею, зачем ему. У него участок и так в два раза больше, чем во времена его родителей.

— Хотите догадку? Ваш он переоборудует в пансион, а потом продаст оба. Вместе они встанут дороже, чем поодиночке. Что может оказаться полезно вам.

Об этом Линкольн не думал. Слишком долго занимался коммерческой недвижимостью.

— Могу ли я поинтересоваться — он ваш знакомый?

— Ни разу не встречался. Просто знаю про него.

— Мудак он.

Мартин хмыкнул.

— Такова общепринятая точка зрения. Вероятно, он сделает вам предложение, не успеем мы внести вашу собственность в реестр. Чтобы не платить комиссионных.

Это, тут же распознал Линкольн, вероятно, был пробный шар — собеседник замерял, из тех ли людей Линкольн, кто клюнет на такое предложение.

— Я же говорю. Гаденыш.

Судя по виду, Мартину легче от этого не стало — он нахмурился.

— Что?

— Мой вам совет — не злите его. У него репутация.

— Его вы тоже нагуглили?

— Этого и не нужно. Остров у нас маленький. В Чилмарке люди от него подальше держатся.

— Я намерен поступать так же, — заверил Линкольн.

— Во сколько ваши друзья приедут?

— Один сегодня попозже. Другой завтра утром.

— А уедут?

— В воскресенье или понедельник.

— Но понедельник утром у нас по-прежнему в силе?

Линкольн ответил, что да. Когда они встали и пожали друг другу руки, вновь встряла Анита: «Хотя бы извинись».

— Простите, что прервал ваш утренний кофе, — произнес он уже на пути к двери.

— Все в порядке. Пора и день начинать.

— Жена часто обвиняет меня в невнимании к другим. Среди прочего.

— Ну и радуйтесь этому, пока есть возможность. Моя вот в прошлом году умерла.

Линкольн вздохнул.

— В этом она тоже меня обвиняет: все время что-то не то говорю.

Мартин улыбнулся.

— Мы все могли бы стать священниками.

Дом в Чилмарке стоял на кочковатом живописном участке в два акра, что спускался к Стейт-роуд, а дальше — к Атлантике, сегодня идеально голубой под ясным небом. Выйдя на заднюю террасу, откуда все это было видно, Линкольн первым же делом подумал: «Не-а. Только идиот станет все это продавать». Опустив два пакета с провизией на покоробленный стол для пикников, он уселся на верхней ступеньке и долго любовался видом, а потом позвонил Аните.

— Мы не можем это продать, — сказал он ей, когда она приняла вызов.

— Ладно, — ответила она.

— В каком это смысле — «ладно»? Придется. — В конце концов, вопрос же не только в том, чтоб им самим вновь встать на ноги после кризиса. Их детям помощь тоже понадобится. Они с Анитой рады были помочь, но, пока помогали, их собственные финансы зашатались. Возможно, все у них будет и ничего, если наперекосяк не пойдет что-то еще, но оно ведь может. — Мы же согласились.

— А теперь я снова соглашаюсь.

Тут он сделался брюзглив.

— Ты где? — Спросил, потому что на другом конце слышался какой-то гам.

— В суде. Проветриваюсь. Может, придется быстро отключиться.

— Считаешь, следует рискнуть и не продавать? Просто понадеяться, что худшего не произойдет?

— А мы разве не тем же самым занимались, когда случилось худшее?

— Верно, — согласился он.

— Как там погода?

— Солнце. Семьдесят два градуса [27] По Фаренгейту. Около 22 °C. . Тут вся неделя такая должна быть. Приехала б ты сюда ко мне на пару деньков.

— Было б неплохо.

— Мы разве оба не должны были выйти на пенсию… сколько, два года назад?

— В такие дни, как сегодня, я хоть сейчас.

— Мартин говорит, что нам так и надо поступить. Выйти на пенсию и поселиться тут, в этом самом доме. Если дети захотят нас видеть, пусть прыгают в самолет. Нам уже пора снова начать думать о себе, говорит Мартин.

— Кто такой Мартин?

— Наш риелтор. Мудрый человек.

— И я не ошибусь, если предположу, что ничего подобного этот Мартин на самом деле не говорил?

— Не совсем . Это что — выстрел?

— Кто-то стойку опрокинул. Надо бежать, Линкольн.

Звук его имени на устах жены, как обычно, следовало смаковать. Как большинство давно женатых пар, друг дружку они называли в основном ласкательными обозначениями. Казалось, что его настоящее имя Анита приберегала для кратких, но интимных мгновений. Его дозированное употребление, казалось, дает понять, что — хотя бы с ее точки зрения — он по-прежнему тот же человек, каким был, когда она произнесла: «Я, Анита, беру тебя, Линкольн». Ну и пусть седина, кислотная отрыжка и онемевшая поясница.

— Ладно, потом поговорим.

— Нам не нужно продавать, но, вероятно, следует.

— Ясное дело.

И все же, отключаясь, он не мог не подумать о своей матери — как любила она девочкой проводить здесь лето. «Там выпивали , и смеялись , и веселились … Все лето напролет ходили босиком… Все полы были в песке, но никто не обращал внимания… Ни разу за все лето не заглядывали в церковь».

Продать — это предать? Ей точно не хотелось бы, чтоб он терял свою компанию или подвергал близких — это обширное и все еще растущее племя — риску. Но что, если наследством она намеревалась испытать его? Несомненно же наблюдала — как и Анита, — что с каждым годом он, черт бы его драл, все больше напоминает собственного отца. Не столько в том смысле, что они с отцом во всем соглашались, сколько в смысле темперамента и инстинкта. А ну как дом этот служил напоминанием о том, что он и ее сын, а не просто клон Вольфганга Амадея Мозера? Что не совсем чужой он этой женщине, что носило по свету, точно ветерок, которому едва ли хватит сил позвякать ветряными колокольчиками? Мысль эту, осознал он, сидя на ступенях дома, с которым мать отказалась расстаться, вероятно, вызвало то, что ветряные колокольчики действительно болтались здесь со свесов, колыхались от мягкого ветерка. Как правило, Линкольн был не склонен к фантазиям, но сейчас помимо своей воли подумал, уж не заговорила ли с ним сама мать?

Вдали заскрипела на несмазанных петлях сетчатая дверь. Ниже по склону и чуть правее располагался громадный «коттедж» Мейсона Троера, крытый серым гонтом, и терраса у него чуть ли не в два раза превосходила ту, что была в 1971-м. Родители Троера были приятными, скромными и приличными людьми, они бы нипочем не одобрили показной реконструкции, затеянной сыном. Но в том-то все дело. Старшие Троеры давно на том свете, а были они милыми людьми или нет, не имеет значения. Дом оставили Мейсону, предположительно — чтоб распоряжался им как заблагорассудится.

На террасу вышла голая женщина — слишком далеко, и Линкольн не сумел определить ее возраст, но, вероятно, за сорок, — в руке высокий бокал, растянулась на шезлонге. Мгновение спустя возник мужчина, покрупнее и постарше — Линкольн был уверен, сам Троер, — тоже голый, дверь снова захлопнулась за ним, ее хлопок долетел долю секунды спустя. Что-то в его позе, в том, как он выгибал туловище, предполагало: он знает, что за ним наблюдают, а возможно, просто надеется на это. Он замер на миг, а затем повернулся и посмотрел вверх по склону. Когда Линкольну пришло в голову, что Мейсон может и помахать, он быстро встал и подхватил пакеты с припасами, а раскаты далекого хохота влетели за ним в материнский дом.