Ричард Руссо - Шансы есть…

— Вообще-то слежу.

— Тогда скажите мне. К чему я клоню?

— К тому, что мы все недобро к девушкам относимся?

Старик склонил голову, глаза у него опасно сузились, и Линкольн сумел прочесть у него в голове: «Ты надо мной издеваешься, Линкольн?» И потому он изо всех сил постарался бессловесно внушить Гроббину, что у него в намерениях такого и близко не было.

— Нет, Линкольн, это у меня… всеохватывающая тема. А клоню я к тому, что когда выводим этого дрочилу наружу, мы его стараемся защитить, а не ее. Если он и дальше так будет продолжать, что-то скверное случится с ним , а нам такого не надо. Мы не хотим, чтоб он терял работу, если она у него есть, или детишек, если их завел.

— Точно, — произнес Линкольн. — Согласен с вами.

— Рад это слышать, Линкольн, но спросите у меня, почему же нам вообще этот мудила небезразличен. Вам же должно быть хоть немного интересно.

— Почему он вам не безразличен, мистер Гроббин? — послушно спросил Линкольн, потому что ему действительно захотелось это узнать.

— Ну, быть может, еще в школе мы с ним знались — или с кем-нибудь вроде него. А если мы ровесники, то, может, в одной команде играли.

— Как вы с Троером играли за «Кубок острова»?

Гроббин пропустил мимо ушей.

— Или, если мы моложе, может, смотрели, как играет он, и хотели быть, как он, когда придет наш черед. Ну да, хорошо, пускай сейчас он жалкий мудозвон, но мы-то его знали еще тогда. По нашему мнению, ему нужно только вспомнить, кем он был раньше, и снова стать тем парнем. Это же до того парня, которого мы когда-то знали, мы на самом деле стараемся сейчас достучаться в темноте. Надеемся мы на то, что он где-то там еще остался. И вот тут-то мы не особо сообразительны, Линкольн, потому что того парня там давно уж нет.

«Нет, и давно », — подумал Линкольн, припомнив, как тем утром Мики выразился о Джейси.

— Мистер Гроббин…

— С кем бы там, нахер, мы ни разговаривали, нам нужно одно: пусть ответит нам, что понимает, о чем мы толкуем, пусть произнесет волшебные слова, от которых мы исчезнем. «Я понимаю». Как только он их скажет — пых, и нас тут нет.

— Мистер Гроббин…

Тот предупреждающе воздел указательный палец.

— Вы были хорошим мальчиком, Линкольн, и мы почти закончили. Уже на финишной прямой.

Линкольн кивнул, отхлебнул дерьмового теплого пива.

— Вам вот еще что, надо полагать, непонятно, Линкольн. После того как он произносит эти волшебные слова, заходим ли мы снова в дом и проверяем ли, как там женщина, перед тем как уйти?

— Догадываюсь, что нет.

— И в этом вы правы. Никуда мы не заходим. Почему? Ну, если честно, нам вовсе не хочется видеть, как она сидит за кухонным столом и прикладывает носок с кубиками льда к глазу или губе. Что мы ей тогда скажем? «Ты же знаешь, что парень на этом не остановится, правда?» Это ей и самой известно — ну или хотя бы отчасти. «Ушла б ты от него»? Может, и ушла б, а может, и нет. Вдруг следующий окажется еще хуже. Хрен знает, как ей это удается, но она, похоже, вечно притягивает к себе каких-то ушлепков. «В другом месте тебе будет безопасней»? Ну, сказать так мы можем. Возможно, действительно есть место, где ей будет безопасней, чем здесь и сейчас. Но рано или поздно он ее отыщет, если, конечно, она с острова не уедет. Поэтому нет, Линкольн, мы не желаем с нею разговаривать. Мы — пара крупных крепких парней, но знаете что? Мы ее боимся. Боимся, что, вернись мы в этот дом, она в самом деле примется нас благодарить . За то, что вступились и угомонили его. Потому что больше ничего ему на самом деле и не требовалось. Сидя в кухне и промокая кровь бумажным полотенцем, вот чего она хочет — чтоб мы поняли, что в глубине души человек-то он хороший. Выдай ей хоть полшанса — и она тебе это наврет.

Тут Гроббин неожиданно расхохотался, отчего Кевин и мужчины у другого конца барной стойки глянули на него.

— Видите, Линкольн, если бы мне взять и написать ту книжку, которую хочет моя невестка, — о моей жизни легавого на острове? Так вот, то, что я вам тут рассказываю, и было б этой книжкой.

Линкольн решил попробовать еще разок.

— Но, опять-таки, зачем вы мне все это рассказываете, мистер Гроббин? Что я должен из этого почерпнуть? Что если что-то нехорошее случилось с Джейси в семьдесят первом, полицейские могли знать, кто это сделал, и сомкнуть ряды? Замести следы?

— Нет, Линкольн, я даже близко этого в виду не имею.

— Этот ваш гипотетический парень, который избивает женщин? Мы о Троере говорим?

Гроббин принялся массировать виски большими пальцами.

— Ох, Линкольн, вы меня весьма разочаровываете. Нет, мы говорим о мужчинах вообще. Как о биологическом виде. Что в этом было непонятного? Троер — мужчина, поэтому, конечно, говорим мы и о нем, но еще и о вас, обо мне и о вашем приятеле Мики.

— Ага, ладно, но…

— И еще об одном человеке мы тут говорим.

«Ну, поехали, — подумал Линкольн, — опять в кроличью нору».

— И кто же это?

— Мой собственный сын, Линкольн. Еще мы говорим тут о нем.

Линкольн не был уверен, чего вообще ожидал от этой беседы, но не вот этого. Старик вдруг сделался больным, бледность его — темно-серой, а дыхание рваным. И тут до Линкольна дошло наконец, что к этому они двигались всю дорогу.

— Муж Беверли?

— Бывший. Скажите-ка мне, Линкольн. Вы можете вообразить, что поднимаете руку на такую женщину, как она?

— Мистер Гроббин? — произнес Линкольн. — Я знаю, что это не мое дело, но вы неважно выглядите. Давайте я подвезу вас домой? У вас же завтра операция, да?

— Операция эта по желанию, Линкольн. И я желаю ей не подвергаться. Только что решил.

— Думаете, это хорошая мысль?

— Кто ж ее знает. — Теперь он разглядывал Линкольна с обостренным интересом — очевидно, что-то не давало ему покоя. — Вы говорили, что жизнь у вас задалась?

— Да, — подтвердил Линкольн, ощущая в этом признании как правду, так и что-то сродни стыду. Как и большинство удачливых людей, он, вероятно, недостаточно часто радовался своей удаче, но в то же время обостренно ощущал ее — и сознавал, что везение в целом и его конкретное в частности мало что общего имеют с добродетелью.

Этим он отличался от Вольфганга Амадея — и это запросто могло оказаться главным различием между ними. Вава был кальвинистом. Везде он видел знаки не только собственной избранности, но и избранности Линкольна. У других людей с этим не очень. На Тедди посмотрел разок — и не увидел ни следа божьей милости. Ошибался ли он? Нынче вечером, когда Линкольн брел за каталкой, на которой Тедди везли в операционную, у него не шел из головы вопрос: отдельный ли случай то, что произошло в «Рокерах», или же его лучше рассматривать как часть давнего шаблона, который в двух словах можно описать так: жизнь у Тедди (заимствуя понятие Гроббина) не задалась ? Еще в Минерве Тедди, казалось, смирился с вероятностью того, что жизнь у него не задастся. Отчего сам собой напрашивался вопрос: такое смирение — причина или следствие? Кротко ль Тедди принял неизбежную траекторию собственной жизни, — или же принял мужественно свою неспособность изменить эту траекторию?