Ференц Загони - На распутье

Я вижу, он забеспокоился, нервничает, чем-то смущен.

— Ну, не тяните, говорите прямо, в чем дело, — подбадриваю я его. — А вообще-то, если хотите, можете идти домой.

— Видите ли, товарищ директор, — произносит он скороговоркой. — Они хотят переночевать у меня. Дядя уехал в провинцию, оставил мне ключ, у нас две комнаты…

— Понятно, — смеюсь я. — Словом, вы содержатель гостиницы. И думаете, они крайне нуждаются в вашем присутствии? Ну, бегите за ними, отдайте им ключ и живее возвращайтесь обратно.

Я замедляю шаг. Юноша вскоре догоняет меня.

— Порядок?

— Полный.

— Они обрадовались, не правда ли? Сказали, что своим счастьем обязаны мне? Ну, тащите бутылки.

— У, какие теплые.

— Давайте охладим!

Мы подходим к мосткам. Здесь в ту памятную ночь я «принял крещение».

Прохожу вперед по гулким доскам, вода недвижима, словно застыла, пахнет мазутом, огни не переливаются на ее поверхности. Сажусь, сбрасываю ботинки, спускаю ноги вниз и погружаю в воду две бутылки.

— Помогайте, — говорю я. — К тому времени, как спина устанет, пиво охладится.

Он садится рядом со мной и делает то же самое.

— Если бы у нас была веревка… — неуверенно говорит он.

— Если бы. Зачем же мечтать о том, чего нет? Раздобыть надо, вот и все. Если не можете, лучше молчите, чем говорить «если бы». Пиво и так охладится.

От нервного напряжения не осталось и следа, более того, я чувствую какую-то приподнятость и бодрость; такое состояние бывает, когда, проснувшись после глубокого и продолжительного сна, выпьешь крепкого кофе.

— Платен. Вам знакомо это имя?

— Платон?

— Нет, Платен. Автор книги по физиотерапии. Досталась мне в наследство от отца. При нервных расстройствах он рекомендует делать прогулки на рассвете, по росистой траве, босиком.

Мой спутник смеется.

— Этот Платон, наверно, был пастухом?

— Платен. И отличным физиотерапевтом.

— Жил по меньшей мере тысячу лет назад?

— Всего пятьдесят.

— Допотопные представления. Где найдешь теперь росистый луг? Кругом асфальт. Да роса и не нужна. Ее вполне заменяет холодная вода. Периферическое кровообращение…

— Оставьте в покое теорию. Ну а если человек не ограничивается омовением ног, обливает водой и голову, как Иоанн Креститель голову Христа?

— Тогда она запаршивеет. Иоанн тоже не стал бы крестить Христа водой из Малого Дуная, а если бы и стал, то только по злобе.

— Вы всегда так трезво рассуждаете?

— Это же общеизвестные истины.

— Как полагаете, пиво уже охладилось?

— Кажется, да.

Мы направляемся к домикам.

Из открытых окон доносится храп, сопение, шепот. Кёвари иногда даже приостанавливается.

— Не подслушивайте, идемте, — говорю я.

На террасе мы ставим на стол бутылки. Я зажигаю свет. Юноша осматривается. Под потолком на оконной раме замечает вырезанные слова. Поднимается на цыпочках, вытягивает шею, пытаясь разобрать.

— «Так как боялась, что не хватит сил…» — громко читает он. — Что это значит?

Наша с Аранкой тайна началась с того, что однажды она попросила меня встретить ее у фабрики. Она работала на камвольно-ткацкой фабрике ткачихой. Я воспринял это свидание как вознаграждение за мое восторженное, иногда безмолвное, а подчас сопровождавшееся довольно бурным словоизвержением ухаживание. О легком успехе мне нечего было и думать: Аранке было двадцать пять, а мне не исполнилось и двадцати. Она во всех отношениях была опытнее меня, и многому я мог бы поучиться у нее. Это особенно интриговало и волновало меня. О, если бы сбылось то, о чем я иногда мечтал и на что втайне надеялся…

Я дождался ее. Она сразу предложила пойти на Чепель, в «Дикую грушу», и там провести вечер.

Я тотчас подумал о деньгах. Правда, в последнее время они у меня водились и я никогда не был скупердяем и крохобором, но просто сомневался, хватит ли тех, что имел в кармане.

Когда пришли туда, я никак не мог понять, зачем мы тащились в такую даль пешком ради этого сарая и кошачьей музыки. Выпили по бутылке пива, немного потанцевали, но Аранка оказалась довольно-таки капризной: то сама просила станцевать с ней, то наотрез отказывалась. Словом, вела себя, как все женщины. Значит, она из того же теста. Ничего не поделаешь, все красивые девушки способны закатывать истерику. А с ней еще никогда не случалось такого, но тут она, видно, решила, что пришло ее время. Я даже усмотрел в этом хороший знак: со мной она наконец-то почувствовала себя женщиной. Но чувствовал ли я себя мужчиной рядом с ней? Конечно! Да еще каким!

Это восторженное ощущение близости любимой женщины не покидало меня до самого дома, хотя под конец Аранка заметно охладела ко мне. В подъезде, когда мы стали прощаться, я страстно привлек ее к себе, прижал и крепко держал в объятиях, мысленно раздевая ее, чтобы острее чувствовать прикосновение ее тела. Она смеялась, даже не вырывалась, только голову откинула назад и тряхнула волосами. Когда всем моим существом овладел этот порыв, своего рода любовный экстаз, она, улыбаясь, сказала:

— А знаешь ли ты, чем мы занимались сегодня вечером?

Разгоряченный, я, не задумываясь, ответил:

— Знаю не хуже того, чем мне сейчас хотелось бы заняться с тобой. Аранка, поверь, я ужасно…

— Ну и глуп же ты, Яни, — уже серьезно перебила она.

— Меня еще никогда с такой силой не влекло к женщине, и, если ты будешь упрямиться, я сойду с ума. Ты хочешь, чтобы я сошел с ума? Может быть, когда я обезумею, ты станешь уступчивей.

— Успокойся, глупыш, у тебя только одно на уме. — Она энергичным движением высвободилась и спокойным деловым тоном сказала: — У меня там была назначена встреча. Мне нужно было передать кое-что одному товарищу.

Ее слова подействовали на меня как ушат холодной воды, который мне вылили за шиворот. Мне невольно вспомнился тот первый вечер, когда я «принимал крещение» в Дунае, а она хохотала на берегу.

Вот так начались наши с ней секреты. Потом это повторялось еще несколько раз. Настроение мое, конечно, упало, но Аранке я и виду не показывал. Мне пришлось довольствоваться тем, что потом она всегда разрешала мне поцеловать себя. Целовалась, правда, без особого желания, просто подставляла мне щеку и, щекоча, моргала длинными ресницами. Однажды она спросила, приятно ли мне, и когда я ответил, что если бы вслед за поцелуем последовало что-нибудь большее, то это было бы для меня верхом блаженства, она обиделась и сказала, что я воображаю себя слишком взрослым.

Я и в самом деле выглядел взрослым, то есть высоким и достаточно сильным, и для тех, кто не знал меня, вполне мог сойти за двадцатидвухлетнего парня. Как-то раз, уже к полуночи, когда я сидел в корчме с другими футболистами из нашей команды, какая-то женщина сказала, что мне можно дать все тридцать. Правда, я подозреваю, что она была сильно пьяна.