Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Бойцы с сочувствием наблюдали за своим смущенным командиром. Пулеметчик Чупачин по привычке встал.

— Товарищ старший лейтенант, расскажите о себе… автобиографию, одним словом.

Алексей зачем-то сдернул с головы пилотку и, смяв ее в кулаке и старательно откашлявшись, начал:

— Биография у меня, товарищи, очень короткая. Родился в тысяча девятьсот двадцать втором году в семье военнослужащего. Мать — учительница. Окончил школу, поступил в художественный институт. Ушел на фронт. Воевал под Смоленском и Вязьмой. Два раза выходил из окружения. Во время наступления под Москвой был ранен. Лежал в госпитале, потом учился на пехотных курсах. С июля снова на фронте. Ну а остальное сами знаете.

— А за что вы получили боевые награды, товарищ Никольский? — спросил Захаров. Сам он отлично знал это, но хотел, чтобы именно сейчас узнали и бойцы.

— Орден Красной Звезды в июле этого года за бой, который вы все… — Алексей запнулся, обвел взглядом сидевших и подумал: как мало осталось тех, кто мог помнить тот бой с немецкими танками, когда их спасли неведомо как появившиеся в степной балке «катюши»; но ничего не сказал об этом и продолжил: — Который вы все, я думаю, помните. Медаль «За отвагу» в октябре сорок первого — ходил за линию фронта в разведку, привел «языка». Не я один, конечно, ходил. Всех наградили, в том числе и меня.

— Да что там, и так все ясно.

— Правильно, что мы, комроты своего не знаем? Голосовать!

Третий вопрос Алексей уже мог обсуждать вместе со всеми, но он молчал, и только счастливая улыбка, которая, несмотря на все его старания, вдруг набегала на губы, говорила о том, что́ он сейчас чувствует и почему молчит.

Обсуждение третьего пункта повестки дня было коротким — постановили записать в протокол собрания единогласное решение коммунистов: «Стоять за дом насмерть!»

…Алексей еще прыгал по госпиталю на костылях, оберегая простреленную на Истре ногу, когда его вызвал комиссар.

Алексей остановился перед окрашенной белой масляной краской дверью, упер в подмышку правый костыль, толкнул от себя рукой дверь и вошел в кабинет комиссара.

Пожилой, лет пятидесяти, человек с нездоровым желтым и одутловатым лицом просматривал какие-то бумаги.

— Сержант Никольский прибыл по вашему приказанию, товарищ комиссар, — стараясь настроить голос как можно бодрее, отрапортовал Алексей.

— Здравствуйте, товарищ сержант. — Комиссар вышел из-за стола и подвинул стул Алексею.

Чтобы сесть, Алексею пришлось упереться в стол левой рукой, правой он держал оба костыля и одновременно тоже опирался на них. Комиссар неожиданно крепко взял его за локоть.

Раздосадованный тем, что его принимают за того, кто нуждается в помощи, и одновременно смущенный, что ему помогает сесть и поддерживает за руку батальонный комиссар, Алексей поспешил опуститься на стул, и нога отозвалась стремительной болью, рванувшейся вниз, к колену, а потом вдруг куда-то вверх, к сердцу.

Заметив исказившееся лицо раненого, комиссар нахмурился. Сев за стол, он достал пачку «Беломора», вытряхнул из нее на свою массивную ладонь папиросу и после некоторого колебания протянул пачку Алексею.

— Что, врачи разрешают курить?

Алексей пожал плечами и взял папиросу.

— Спасибо, товарищ комиссар. Что врачи — у меня нога, не легкие.

Он полез в карман пижамы за спичками, но комиссар уже чиркнул колесиком зажигалки.

— Так что же врачи говорят, товарищ сержант? Ногу обещают стопроцентную или как?

— Да. Сазонов говорит — будет лучше прежней. Самое большее через месяц уже буду на передовой, товарищ комиссар.

Алексей терялся в догадках, этот странный разговор уже начинал ему не нравиться: «Куда гнет этот человек, что ему далась моя нога? Я ведь не сам себе ее прострелил».

Комиссар, видимо, и сам понял по встревоженному лицу раненого, что тянуть больше не следует.

— Вот что, сержант… — Взгляд комиссара был внимательным, даже каким-то оценивающим. — Личное дело я твое читал, не будем ходить вокруг да около, ты парень умный. А ногой твоей я вот почему интересуюсь… Мы получили приказ: лиц, имеющих среднее образование, отправлять на курсы комсостава или в военные училища. Это первое. И второе… — Комиссар затянулся дымом, папироса после этой затяжки догорела у него до мундштука, и он придавил ее в пепельнице. — Лиц, ушедших на фронт из высших учебных заведений, вернуть в эти самые учебные заведения. Ты ведь с третьего курса ушел на фронт? Так что ты теперь у нас един в двух лицах, — усмехнулся комиссар. — Времени у тебя еще много, давай решай, думай и решай, куда твоя дорога. Не тороплю. Думай. Когда надумаешь — скажешь.

От таких неожиданных новостей Алексей растерялся и только машинально, из вежливости, кивал, слушая последние слова комиссара.

Вернуться в учебные классы художественного института, снова взять в руки тяжелую, жирную глину, впиться в нее пальцами и снова каждый день испытывать эту ни с чем не сравнимую радость покорного и загадочного чуда воплощения наяву твоих мыслей. Неужели это возможно? И разве он не имеет морального права воспользоваться этим приказом, изданным людьми, думающими о будущем п о с л е войны? А Лена… Он каждый день будет ее видеть, будет рядом с ней. Да что тут думать — приказ есть приказ, надо его выполнять, и все. Того, что он пережил, хватит на десятерых, и никто никогда не посмеет его ни в чем обвинить — он выполнил свой долг, и точка, хватит, теперь пусть другие повоюют.

Алексей уперся костылями в пол и поднялся на руках со стула.

— А что тут думать, товарищ комиссар, приказ есть приказ.

Батальонный комиссар опустил глаза, его рыхлое лицо неожиданно отвердело, и ровным равнодушным голосом он сказал:

— Ну что ж, сержант, идите.

— Где эти курсы-то находятся?

Комиссар удивленно посмотрел на Алексея и машинально ответил:

— В Москве, в…

— Отлично, я ведь москвич, товарищ комиссар.

Комиссар встал из-за стола, хотел что-то сказать, потом подошел к Алексею и, положив руку ему на плечо, сказал:

— Спасибо, сынок. — И улыбнулся. — А я было подумал… Прости…

Немецкая атака началась в три часа дня артиллерийским и минометным налетом на дом, потом из-за развалин выползли танки с облупленной пулями темно-зеленой краской. Стреляя с ходу, они на небольшой скорости, чтобы не оторваться от пехоты, медленно поползли к дому.

Пули единственного в роте противотанкового ружья с алыми искрами рикошетили от лобовой брони и рассыпались малиновой окалиной, немецкие автоматчики прятались за танками, и достать их там было почти невозможно — несмотря на сильный огонь, который вела рота, только несколько распростертых фигур застыло на битом кирпиче площади, остальные упрямо шли вперед.