Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Надо было ждать, когда танки подойдут к са́мому дому, тогда можно будет отбиваться гранатами, а немецкая пехота будет в эти мгновения боя как на ладони, особенно с верхних этажей дома.

Пэтээровцы все же попали одному танку в смотровую щель, механик-водитель, наверно, был тут же убит наповал — пуля должна была снести ему череп, раз уж она влетела в эту узкую глубокую прорезь в броне, потом она, должно быть, заметалась в тесном пространстве кабины танка и угодила в снаряд — танк еще катился по неровному пространству площади, а в нем раздавались глухие удары, от которых он вздрагивал, как умирающее животное, потом взрывы прекратились — каким-то чудом не сдетонировал весь запас снарядов, или там был неполный боекомплект, башню не сорвало, и снаружи как будто целый и невредимый танк уткнулся в холмик битых кирпичей и застыл.

Танков было пять, теперь нужно было подбить еще хотя бы один, чтобы они прекратили атаку и дали задний ход.

Немецкие танки уже были совсем близко, и, как всегда бывает в бою, один из них оказался впереди. Еще несколько секунд — и можно будет расстреливать автоматчиков, если после того, как протекут эти секунды, будет кому их расстреливать.

Надо было подрывать танк, но людей на такое приказом не посылают, а напряжение боя, понятное своим дальнейшим развитием для Алексея, еще не достигло такого накала, когда люди и без приказа идут на смерть. Надо было ждать, но и ждать было уже нельзя.

Алексей не заметил, как из окна выскочил Кошелев. Кошелев знал, на что идет, и поэтому, когда пули пулеметной очереди рванули его тело, он не согнулся и у него хватило сил бросить связку гранат под левую гусеницу танка. Кошелев упал, и Алексей подумал, что эту тяжелую связку гранат он бросил на двадцать метров, будучи простреленным.

Танк с перебитой гусеницей завертелся было на месте, но экипаж остановил мотор; танк застыл в мгновенной нерешительности и открыл огонь из орудия и пулемета, но он был отличной мишенью, и расчет ПТР зажег его. Один из танкистов выбрался через нижний люк. В это время оставшиеся три немецких танка остановились: чтобы обойти мертвый танк, им пришлось бы подставить дому бока, да и вообще им, наверно, уже не хотелось лезть на рожон. Рота перенесла огонь на автоматчиков, залегших за остановившимися танками. Немецкий танкист черной тенью скользнул из-под танка и пополз к своим, умело используя каждую кучку камней. По нему стреляли, но он полз уверенно, и пули в него не попадали.

Отвлекшийся от того танка, с которым было покончено, Алексей вдруг заметил ползущего танкиста, и ему показалось чудовищной мысль, что после т а к о й смерти Кошелева один из тех гадов, что сидели в машине, уйдет живым. Это было невозможно, потому что было бы слишком несправедливо, хотя Алексей привык уже к несправедливостям войны, — по сути своей несправедливости войны те же, что и просто несправедливости жизни, но они удесятерены в своей силе и суть их обнажена, потому что жизнь на войне сгорает быстрее, чем гаснет след от ракеты.

Танкист полз расчетливо, ему уже осталось всего несколько метров до вала из битых камней, за которым стояли танки.

Автомат здесь не годился, у него плохой прицельный огонь. Алексей отодвинул плечом бойца и прицелился из его винтовки в то место, где, по его расчету, танкисту негде будет спрятаться и пусть на мгновение, но он подставится под его выстрел.

Алексей плавно нажал на курок и увидел, что попал. Он не почувствовал ни радости, ни удовлетворения, увидев, как корчится фашист, — он просто не мог дать ему уйти.

Немцы еще суетились, их танки еще не дали заднего хода, но уже было ясно, что атака не удалась и им остается только отойти.

…О своем ранении и о том, что лежит в госпитале на окраине Москвы, Алексей ни матери, ни Лене в своих письмах не сообщал, а догадаться они не могли — адрес госпиталя был такой же полевой почтой, как у любой воинской части. Правда, от Лены давно уже не было ответных писем — с октября сорок первого, но Алексей все же упрямо писал на ее старый адрес, хотя мать сообщила ему, что Лена с родителями в эвакуации и нового их адреса она не знает.

При выписке ему дали недельный отпуск для долечивания — мама, конечно же, догадается, за что он получил свой отпуск, но теперь это было не страшно. Он не хотел, чтобы мама, выматывающаяся на заводе, ездила к нему в госпиталь через весь город, да еще отрывала бы от своего скудного пайка кусок раненому сыну. Лене он не сообщал о своем ранении по другой причине — боялся, что может остаться калекой, и не хотел заранее связывать ее своей судьбой.

Он отвык от дома и почти забыл его за этот год и теперь со странным интересом оглядывал привычную и забытую квартиру. Его свежий взгляд скользил по вещам, узнавал их, и в то же время они казались ему какими-то новыми, не совсем теми, какими он их знал раньше. В прихожей в углу за дверью по-прежнему стояла пудовая гиря, перешедшая к Алексею по наследству от брата, когда Мишка уехал поступать в артиллерийское училище. В большой комнате, которая была и гостиной и рабочим кабинетом отца, на его письменном столе все осталось так, как будто он только что встал из-за него.

Алексей провел рукой по висевшему над его кроватью наивному коврику, на котором были вышиты бабушкой медведи Шишкина. На пальцах остался серый налет пыли, и после этого он обратил внимание на то, что все вещи в квартире покрыты слоем пыли, и с внезапной тревогой подумал, что мама давно уже не была здесь. Может быть, она постоянно ночует на заводе и здесь бывает очень редко, а он, дурак, не написал ей, что приедет в отпуск, — думал нагрянуть нежданно-негаданно, ведь ключ-то у него в кармане, прошел вместе с ним все передряги. Что же теперь делать — ведь он даже не знает, где находится мамин завод.

Он вышел на лестничную площадку и позвонил в дверь Марии Николаевны, соседки и маминой подруги, — они познакомились семьями, как только отцу дали квартиру в новом доме, они въехали сюда в один день. С дочкой Марии Николаевны он даже дружил — то ли в шестом, то ли в седьмом классе, — но потом эта дружба как-то исчезла и забылась, а вот матери как подружились, так и остались добрыми подругами. Если есть счастье на свете и Мария Николаевна дома, она непременно должна знать, где мамин завод или, по крайней мере, бывает ли она дома.

Дверь открылась почти сразу, как только замер звук звонка, — Алексей не слышал шагов, соседка как будто ждала под дверью его прихода. От этого лицо Алексея на мгновение приняло выражение удивления, и оно не сошло, а застыло на нем, когда он увидел Марию Николаевну.

Она смотрела полубезумными глазами, и не узнавала его, и резко, отрывисто, тем нервным тоном, когда не хотят услышать ответа, быстро спрашивала и повторяла: