Анатолий Ким - Вкус терна на рассвете

Бэла бродила по дому печальная, подолгу разговаривала с бабой Дорой и, когда та засыпала, выходила на веранду и тихо сидела одна на старом диване.

По всему саду в траве желтели упавшие яблоки, урожай на них был небывалый. В сад Бэла больше не шла загорать, без платья даже во двор не выходила: ее пугал сосед в полосатой пижаме. Встанет с ведрами у колодца и смотрит неотрывно на нее — Бэле он стал так противен и ненавистен, что даже мимо его дома не могла пройти спокойно. А всегда взлохмаченная старая женщина в цветастом сарафанчике, с голыми жирными плечами, появлявшаяся в глубине соседнего двора, казалась Бэле настоящей ведьмой.

Баба Дора однажды вышла на веранду, тукая своей клюкой, подошла к дивану и села с краю.

— Ну, чего ты горюешь, Белочка, чего маешься? — сказала она. — Бог даст, все будет хорошо. Вон ты у нас какая справная да умница какая. Тебе ли об чем беспокоиться? Таким завсегда бывает счастье.

— Что ты, бабуля, еще ничего не известно, — грустно возразила Бэла, поправляя косынку на старушке, — потому что конкурс очень большой — пятнадцать человек на одно место.

— Завела бы радиолу пластинки послушать или в город съездила бы, в цирк или в кино сходила.

— Бабушка! Пойдем сегодня вечером в кино! — обрадовалась Бэла новой мысли.

— Что ты, Белочка! Куда мне, старухе… И не подумаю!

— Ну, баба Дора! Ну, хорошая! Ну, умоляю тебя, сходим!

— И что задумала? Люди же засмеют.

— А что тут такого?

— Дак скажут: помирать пора, а она туда же, в кино, ползет, бога не боится.

— Ничего подобного! Пойдем — и все. Другие же старушки ходят!

Вечером они и впрямь пошли в клуб. Дядя с теткой, принарядившись, тоже пошли. Баба Дора в новом платке с красно-зелеными цветами по черному полю, в шерстяной серой кофте ковыляла с палкой в руке рядом с Бэлой. В клубе все расступились и пропустили Бэлу и бабу Дору вперед, они уселись во втором ряду. Дядя с теткой устроились где-то сзади. Румяная, с блестящими глазами, Бэла сидела возле старухи потупившись — на них со всех сторон смотрели.

Кино началось, и уже через минуту старуха задремала. Она положила на палку руки, на руки — голову, и только раза два поднимала глаза и взглядывала на экран. Мельком, из-за чужой спины, она успела заметить какого-то усатого человека, который все ходил и ходил возле стола. Потом она увидела бегущих по дороге людей. И еще раз промелькнул перед ней усатый человек: высунувшись из окна вагона, он плакал. Бэла сидела рядом, прижавшись к ней, горячая, большая и хорошо пахнущая. И сквозь дрему баба Дора привычно молилась богу и благодарила его. Вспомнил ее за все муки и послал перед смертью доброго ангела. И теперь всегда сыта она, ходит в чистоте и, дай бог, умрет грядущей зимой в такой же чистоте и в покое. А что умрет этой зимой, то казалось для нее делом решенным… И тут она совсем уснула, и ей приснились рыбаки на какой-то широкой реке, тянущие сеть. Когда же баба Дора очнулась, то в зале уже горел свет и все вставали со скамеек, Бэла заплаканными глазами смотрела на нее и смеялась.

— Что, бабуля, уснула? — спрашивала она весело.

— Уснула, окаянная, ох ты грех-грех! Мне ли, старухе, по клубам ходить…

Они вышли из зала после всех. Дядя с теткой ждали их на улице, дядя курил папиросу и держал жену под руку. Все четверо медленно двинулись к дому. Баба Дора ощущала себя усталой и счастливой, будто сходила не в клуб, а в церковь — святое место.

Сентябрь уже заканчивался, но дни стояли дивные, все ходили еще в летних платьях. Баба Дора говорила, что только в один год, лет пятьдесят тому назад, было такое же. По всей веранде катались яблоки, подобранные с земли в саду, а на деревьях их оставалось еще видимо-невидимо, ветки ломились. Тетка даже растерялась, не знала, что с ними делать. В институт Бэла поступила и теперь каждое утро уезжала на занятия, так что дом караулить оставалась одна баба Дора. Но уже вторую неделю лежала она больная и не выходила из своей комнатки.

Бэла перебралась в большую гостиную, спала там на новой тахте, но занималась и книги держала у бабы Доры. В тот день она сидела над конспектами за столом, как вдруг старушка завозилась на кровати, приподнялась и села.

— Чего тебе, бабушка? — спросила удивленная Бэла. Она сидела на стуле, обняв руками колено согнутой ноги, другую вытянула вперед под столом. С ноги этой соскочила голубая тапочка и лежала рядом со ступней, полной, белой, с ровными пальцами. На девушке была нарядная оранжевая пижама.

— Ты что ноне на учебу не пошла? — спросила старуха.

— Так сегодня же воскресенье!

— Вона. Соблюдают, значит, люди божий завет.

— Какой завет, баба Дора?

— А значит, шесть ден работай, а на седьмой отдыхай. Господь сам отдыхал в этот день, — разъясняла старуха. — Где же это моя палка завалилась?

— Зачем тебе палка? — удивилась Бэла.

— А пойду, хоть еще раз посижу на солнышке. Залежалась.

— Так ты выздоровела? Ура! — закричала Бэла, хлопая в ладоши. — И я пойду! Мы вместе погуляем!

— И погуляем, а что ж. Мы ж с тобой теперь как жених с невестой, водой не разольешь.

— Я сейчас! Только переоденусь! — крикнула Бэла, выбежала в большую комнату и через минуту уже вернулась, поправляя на себе вельветовый сарафан.

За окном потемнело, видимо, набежало на солнце облако.

— Ты что это, Белочка, в черное-то нарядилась? Одела бы что повеселее, — обратилась к ней старуха.

— Что ты, бабушка! Это же красный сарафан! — Бэла растерянно посмотрела на бабу Дору, а потом на свой винно-красный сарафан.

— Неужели? А мне видится — черный. Чудно! Видно, совсем слепая стала, темно в глазах-то.

— Ох, бабуля, боюсь, как бы не простудилась ты, — забеспокоилась Бэла.

— Мне ли простуды бояться, старухе. Пойдем-ка, дочечка, веди.

Дядя с теткой работали в саду: дядя в мятых штанах, в берете, собирал граблями сухие листья в кучи, тетка подбирала на фартук падалицу. Она была толстая, с огромной грудью, но белокурые кудлатые волосы ее очень красиво вспыхивали на солнце.

Пройдя за калитку, баба Дора собралась было устроиться на скамеечке, но Бэла потянула ее за руку. Она увидела ненавистного соседа в пижаме, — отложив на скамейку рядом с собой газету, тот уставился на них из-под соломенной шляпы.

— Пойдем, бабушка, дальше!

— Куда же идти-то? Я и здесь посижу.

— Ну, пойдем, бабуля! Ну, пожалуйста! Мы потихоньку.

— Ну, дак пойдем, господь с тобой, — согласилась старуха.

Очень медленно, садясь отдыхать на скамейки у чужих ворот, они прошли всю улицу до конца и оказались возле рощи. В воздухе непрестанно кружился сухой лист, сквозь стволы и ветки берез виднелось небо в облаках — синее и белое. Пройдя мимо рощи, они выбрались к подножию пологого косогора. По нему густо стлалась усталая осенняя трава да кое-где темнели полуосыпавшиеся кусты. Над вершиной бугра светилось чистое, с одним маленьким облаком высокое небо.