Денис Драгунский - Богач и его актер

Так вот, эта дама, величественно и одновременно с какой-то милой симпатией протянув руку Дирку, кажется, хотела ему что-то сказать и как будто ждала от него какого-то слова. Черт знает почему: то ли она была чуть постарше, то ли чуть образованнее, покругозористее остальных, а может быть, помнила этот фильм или видела Дирка в театре? Например, в роли еврея Адольфа в спектакле «Четверо в сорок четвертом» — единственная, пожалуй, его серьезная роль после этого чертова фильма. Непонятно. Так или иначе, Дирк корректно улыбнулся и проговорил что-то вроде «добрый вечер». Но не сказал «рад видеть вас, мадам». И правильно! Вот сказал бы «рад видеть вас, мадам», и она сразу завела бы разговор про какое-нибудь франкфуртское либо барселонское отделение, и Дирку пришлось бы что-то объяснять и поскорее ретироваться. Ну его!

Хотя было двухсекундное сожаление: он ни с кем не захотел обменяться приветственными репликами и тем самым окончательно закрыл себе всякую возможность присоседиться к ужину, пусть даже не совсем честным манером.

Однако есть хотелось все сильнее. Это было Дирку непривычно.

Детство у него было голодное. Война. Потом разруха, безработица, мелкие непостоянные и скудные заработки. Да и когда он начал работать в театре, тоже денег не было — какие-то гроши. В общем, первую треть своей жизни Дирк, можно сказать, голодал. Да, господа, не просто недоедал, не просто не всегда ел досыта, а натуральнейшим образом голодал, и лечь спать без ужина для него было самым обыкновенным делом. Как умыться перед сном. И нельзя сказать, чтобы он так уж начал, как говорили фрайбургские грубияны, «отжираться после голодухи». Те, что отжирались, очень скоро наедали себе «чемоданы», «бочонки», «кокосовые орехи», «седьмые месяцы» и прочее — как они, похохатывая, называли свои увесистые пуза, которыми обзаводились к тридцати годам. Но Дирк всегда был подтянутым — наверное, от природы. Кроме того, он знал, что есть после шести — это не здорово, ведет к ожирению, ожирение ведет к болезни суставов и сердца, потере бодрости, не говоря уж о потере актерской формы.

Когда Дирку было лет сорок, у него была любовница, чудесная журналистка из местной газеты, как раз писавшая про театр. Она недавно переехала из другого города, а именно из Мюнхена, где испортила отношения с одной замечательной газетой, кажется, «Байеришес Тагеблатт». Она не рассказывала, что там случилось, но приехала к ним во Фрайбург, ее взяли стажеркой, несмотря на ее тридцать два года и почти десятитилетний опыт работы в Мюнхене, — в журналистике ведь неважно, какое у тебя резюме, важно, что ты, подлец, умеешь делать сегодня, сейчас. Она писала о спектакле «Смерть в Венеции», брала у Дирка интервью в его гримерке, и они сошлись тем же вечером. Хорошая женщина была. Жалко, что нельзя про нее сказать — хорошая девочка. Тридцать два года все-таки. Так вот, у нее дома, на кухне, на дверце холодильника висела большая цветная фотография пингвина, вернее пингвиненка, очаровательного, черно-белого и очень пухлого, а поверх — прямо на его белом пузе — было написано синим фломастером: «Это ласточка, которая ела после шести!» Дирк засмеялся, увидев это в первый раз. Вообще, она ему нравилась, и он даже составил ей протекцию, потому что был хорошо знаком с редактором газеты. У них в городе был такой небольшой, но вроде бы отчасти влиятельный артистический кружок. Главный режиссер штадттеатра, ректор художественного училища, три главных редактора, один местный коллекционер современного искусства, еще один коллекционер, тот больше был специалист по африканским маскам, ну еще несколько актеров и художников. Собирались раз в две недели в замечательном подвальчике Шмица, который, в свою очередь, был двоюродным братом главного режиссера штадттеатра. А оба эти Шмицы якобы были какими-то дальними родственниками знаменитого итальянского писателя из Триеста Этторе Шмица, который прославился под псевдонимом Итало Звево.

Дирку ничего не стоило сказать редактору во время очередных посиделок: «Есть у вас одна способная женщина, по-моему, она хорошо написала обо мне и еще напишет о многих». Редактор понимающе поглядел на Дирка: «Это вы потому, что она такая талантливая журналистка? Или потому, что…» — и сделал паузу. «И потому, и поэтому», — ответил Дирк и подмигнул. «Постараемся!» — И редактор фамильярно, даже слишком фамильярно щелкнул Дирка пальцем по носу. Дирк стерпел, потому что редактор был очень важный человек в городе, кроме того, он был старше его лет на десять. А Дирк еще с раннего детства, с эпохи беготни по разбомбленным кварталам Фрайбурга, приобрел уважение к тем, кто старше. Старшие мальчишки били его, а он, случалось, бивал младших, хотя именно в этом — в том, что он колотил малышню, — не любил себе признаваться.

Жаль, что он потом расстался с этой женщиной. Он ведь пробыл с ней года три или даже больше, практически до того момента, когда Россиньоли уволок его из Фрайбурга на съемки вот этого самого чертова фильма.

Она не плакала, ничего не говорила, не просила, но было видно, что ей очень грустно и что она, конечно же, больше всего на свете хочет поехать на съемки вместе с ним. Дирк спросил ее прямо: «А ты, наверное, хочешь со мной поехать и поэтому так грустишь?» Она ответила: «Но ведь я тебе не жена…» Ответила полувопросительно, словно бы давая ему возможность сказать: «Нет! Ты мне именно что жена!» Они могли пожениться буквально завтра или даже сегодня — этот разговор случился утром. Пойти в ратушу и заключить брак. Минутное дело. Особенно для взрослых людей, которым не нужна свадьба с родителями, цветами и подружками невесты. Но он промолчал, заговорил о чем-то другом. Сказал что-то вроде это ненадолго, я буду приезжать, не скучай .

Но особенно ужасно стало ему на сердце, когда он понял, что она совсем не обязательно должна была быть его официальной женой для того, чтобы поехать вместе с ним на съемки и даже получать, как это ни смешно, командировочные и суточные в качестве жены или, если угодно, спутницы премьера, исполнителя главной роли. Нужно было только его желание.

Вы, наверное, помните, что Ханс Якобсен с некоторым подозрением отнесся к выбору Россиньоли, еще не видя Дирка фон Зандова. Разговор шел о спектакле «Смерть в Венеции», где Дирк играл пожилого педераста. Якобсен поинтересовался, а не педераст ли сам этот актер.

— Нет, нет, — сказал Россиньоли.

— Женат ли он? — спросил Якобсен.

— Нет, не женат.

— Ну вот видите!

— Но у него есть любовница, — сказал Россиньоли. — Про него говорят, что он часто меняет любовниц.