Александр Уваров - Казино для святых [СИ]

Медсестра выглянула за дверь.

— Никого там нет, — сказала она. — В коридоре никого.

— Я голос слышал…

Николай откашлялся, взял лежавшую у подушки салфету и вытер рот, стирая склеивающую губы слюну.

— Голос… Она там…

— Никого там нет, — повторила медсестра. — Я могу в приёмной узнать, или у дежурного врача… Но в коридоре — никого.

Николай ничего не ответил ей. Он закрыл глаза.

— Вам что-то нужно? Могу принести зелёный чай, морс. Через час у вас приём таблеток и ещё…

Гул в ушах.

Николай не слушал её.

Он думал о Ларисе. И о том, что надо теперь как-то продержаться, как-то выкрутиться. Чтобы увидеть её.

«Я не такой плохой, Лариса… Ты всё не так, совсем не так поняла… Неправильно…»

Время остановилось, остановились стрелки на часах, замерли, застыли цифры на дисплее электронного будильника.

Когда придёт время сна?

Не придёт. Сны закончились. Осталась только ночь.

Темнота, тёмный дёготь ночи, тёмный воздух, густой воздух, сгустившийся донельзя, до духоты, до удушья.

Датчики подключены: к запястью, к груди, к голове.

Дыхание измерено. Отмерено.

Николай повернул голову.

«Я здесь один. Один…»

Он помнит, что сказала ему Лена. У него осталась память. Кровь бьётся в висках.

«Ты поправишься, мы снова будем вместе… Будет совсем другая, новая, счастливая жизнь. Ты успокоишься…»

Губы кривятся в усмешке.

«Я и сейчас спокоен».

Память — всё, что у него осталось. Только сейчас, наедине с самим собой, он не пытается воскресить картины прошлой (и будто прошедшей уже) жизни, не просит земную любовь смилостивится, прийти к нему на помощь и удержать его здесь, в этом мире.

Не просит друзей остаться с ним, не просит друзей — вернуться из памяти, прийти к нему, быть с ним здесь, сейчас, быть с ним рядом, не отпускать.

Одиночество стало лёгким.

Воздух сладок, и весёлые искры летят по воздуху, и дальний ветер, ветер ночных лугов, ветер давно ушедшего дества — подхватывает его, несёт воздушной рекою, потоком несёт на дальний берег, где горит, потрескивая сырыми дровами и ольховыми ветками, разведённый у речного обрыва костёр, где сидят у огня, глядя на жёлтые, жаркие языки пламени мужики из родной, смоленской глуши: отец его, Роман Гаврилович, и дед его, Гавриил Павлович.

Колокольчики — будто дальнее стадо, по песчаному косогору.

Или с неба летят, летят колокольчики. Звенят, звенят на лету.

«Рано ты что-то», — сказал отец.

«Ничего, ничего, — бормочет дед и усмехается добродушно. — И так перетрудился, замучился… Вон куда забрался, в Москву! Это тебе, Ромка, не простым инженером в областном центре. Это посерьёзней будет. Чего к парню пристал? Рано, не рано… Как смог, так добрался. Дорога-то не близкой была…»

«В Москву, да по заграницам… — недовольно пробурчал отец. — Всё доказывал кому-то, что умнее всех. Бегал всё, как белка в колесе. Замотался, а я вот, бать, в результате — без внуков…»

«Ничего, — успокоил его дед. — Беспокойный ты, Ромка, и ругаться любишь без причины. Вот Коля в тебя и пошёл… Парень устал с дороги, а ты и не поздороваешься, и не обрадуешься, хоть и для виду, а давай сразу ругать его да жаловаться. Сам-то по пустякам не губил себя? Сына часто видел? Или тоже… Помнишь?»

Отец не ответил деду.

Он подвигнул носком сапога ближе к огню отлетевшую в сторону головешку и, показав на примятую траву у костра, сказал:

«Садись, Коль. Прости, ворчу я тут всё… Обидно немного… Заторопился ты, Коля, заторопился. Будто автобус в нашу деревню не по расписанию ходит. Да, мать тут приходила… О тебе спрашивала… Что-то вот почувствовала, должно быть. А мы — давай её успокаивать! Коля, дескать, крепко держится, не до нас ему… А оно — вон как».

«Давай, Коль, присаживайся, — предложил и дед. — Чего стоять-то? Всё, дождались мы тебя. Теперь вот посидим тут, о жизни поговорим. Ты, может, новости какие расскажешь. Если настроение будет. А часика через два, на ранней зорьке, за удочками сходим, да на рыбалку!»

«Точно! — подхватил отец. — На заре — самый клёв. Тут на речке понтон старый, притопленный, так у него рыба собирается в ямке. Там прикормишь чуток, удочку так тихо, без плеска забросишь — и рыба-то сразу на крючок кидается. Помнишь…»

Николай протянул ладони к огню, словно стараясь поймать его жар.

И подумал:

«Странный сон… Странный… И понтона того нет давно. Лет десять назад проржавел и сгнил. И не видел, не видел я деда с отцом во сне лет пять. А наяву — и того больше. Что за странный сон…»

Но нравился ему странный этот сон.

Потому что был в нём костёр, и любовь, и прохлада речной воды.

Он сел на траву.

И, запрокинув голову, посмотрел на ночное небо, на которой, к удивлению его, не было ни звёзд, ни облаков, а только одинокая белая луна, окружённая едва заметной, печальной серебристой дымкой.

Дежурная медсестра, услышав тревожный писк датчиков, вбежала в палату.

Включила свет и, подойдя к постели, склонилась над больным.

Ставицкий казался спящим. Вот только сквозь веки не видно было движения зрачков, и не слышно было дыхания, будто не проходил воздух сквозь широко, по-рыбьи открытый рот.

Медсестра медленно протянула руку, и тронула острожно больного за плечо.

И отдёрнула руку, почувствовав пугающий холод смерти.

Медсестра подняла трубку телефона, что стоял на тумбочке у постели, и, набрав номер дежурного врача, сказала:

— Евгений Львович, подойдите, пожалуйста, срочно во вторую палату. Да, случилось… Больной умер.

Три дня прошло после похорон Николая.

Иван и Лариса снова встретились на съёмной квартире.

Той самой, что нашёл Иван, когда…

— Ты быстро приехал. Я думала, ты только вечером время найдёшь.

…когда Николай…

— Да нет, как видишь, — сказал Иван. — Сразу после твоего звонка поехал. И как-то быстро получилось… За полчаса добрался.

Лариса позвонила ему и попросила приехать. Она не уточнила время. И даже забыла сказать, где именно она его ждёт. И Иван приехал именно сюда, на эту квартиру. Как будто не было для него теперь дома, где жил Николай. Или не верил он, что Лариса решится вернуться в ту, прежнюю квартиру.

Как и не вернётся уже в прежнюю жизнь.

Ивана поразила бледность Ларисы и её неестественная, болезненная худоба.

Смерть Николая оказалась для неё страшным и неожиданным ударом.

Иван с трудом подбирал слова для самызх простых и обыденных фраз. Он и не знал теперь о чём говорить с Ларисой, что сказать ей, как успокоить её, как убедить её в том, что нет на ней вины в смерти Николая и ни к чему теперь казнить себя.

Он понимал, что Лариса не будет слушать его. Не для того позвала она его, чтобы выслушивать его утешения и искать с его помощью себе оправдание.