Александр Уваров - Казино для святых [СИ]

И ещё…

Ставицкий был уверен, что у Свечина есть очень надёжный и хорошо информированный источник в офисе компании.

Если раньше он лишь подозревал это (не слишком-то доверяя отчётам Гонеева с перечислением подозрительных событий, якобы выстраивающихся в чёткую систему хорошо продуманного сброса информации компетентным органам), то теперь, после столь своевременно произведённого органами обыска (в точности совпавшего с началом перемещения игровой техники) Ставицкий знал, точно знал — в офисе сидит стукач.

«Потому спешить им некуда…»

Ставицкий понимал: в решающий момент, когда милицейская бригада в усиленном составе начнёт трясти управленцев, именно этот сотрудник в нужный момент передаст им все необходимые для блокирования бизнеса документа.

Как именно это будет сделано — Николай не знал. Впрочем, способов много. В том числе и тех, что не вызовут сомнения в лояльности сотрудника.

Например, подборку документов можно «забыть»… Да, совершенно случайно забыть на рабочем столе. Не закрыть сейф. Не спрятать во время обыска. Не отключить компьютер, как определено инструкцией. Не…

Впрочем, изъятие документов во время обыска — это уже формальность. Надо же им для вида соблюсти букву закона.

Если у информатора есть доступ к действительно ценной информации… А доступ, скорре всего, есть!

Тогда вывод очевиден: всё, что нужно для финального удара по компании у Свечина уже под рукой. Бумаги скопированы и наверняка переданы ему.

Так что с последним обыском они не спешат.

В половине третьего он вызвал в переговорную Краснова, Дорошева, Гонеева и Боровикову и потребовал немедленно проверить свои кабинеты и кабинеты подчинённых, пересмотреть все папки, перелистать все бумаги и немедленно убрать…

«Сами знаете, что убирать! Каждый руководитель должен помнить, где и в каком шкафу у него скелеты хранятся. Вот эти самые скелеты — убрать. В шредер, к себе домой, на дачу, к чёртовой матери! В офисе этих бумаг быть не должно. Екатерина Даниловна, вы помните, что у вас бухгалтерия — белее снега? Помните об этом, пожалуйста. И все сотрудники пусть проверят свои рабочие места, компьютеры пусть почистят, ящики письменных столов пусть осмотрят. Мало ли, какая там бумажка завалялась…»

Сегодня же…

«Что за день сегодня! Когда же он кончится, этот проклятый день?»

В три часа он отправился к айтишникам из технического отдела. И лично проследил за отключением офисного сервера.

«На сутки отключаем, не больше. Пока просто отключим. И, пока время есть, поговорите с Гонеевым. Решите с ним, как проще будет вынести сервер, если к нам гости пожалуют. Он все ходы и выходы знает в здании, так что эвакуацию с ним обсудите. Всё…»

Всё, не сил терпеть!

Голова наполнилась горячей, густой, тяжёлой, тянущей к земле кровью. Сердце едва проталкивало по венам вязкую кровь.

«Не могу…»

Кажется, он ещё кому-то звонил. Раздавал распоряжения. Ещё хотел проверить кабинет Романова…

«Иван!.. в такой момент… Мне ещё твоего… Твоего предательства мне не хватало. Лариса — просто дура. Молодая дура! Ты не мог… Не мог не делать этого?!»

Новая вспышка гнева охватила его.

И будто кто-то, подлый, чёрный, призрачный — подкрался сзади. Набросил на шею невидимую, но явственно ощущаемую тугую, прочную петлю.

И рванул верёвку, пережимая горло, мышцы, артерии.

В коридоре, недалеко от выхода, Николай остановился. Захрипел, закашлялся, забрызгивая слюной рубашку.

Чёрная тень мелькнула перед глазами.

Невидимка пощадил его. На этот раз. Он ослабил удавку.

«Господи, что мне мерещится? — испуганно подумал Николай. — Здесь же нет никого! Пустой коридор… Никого! Что это… прыгает, мечется у меня перед глазами — и исчезает? Галлюцинации, что ли? Никогда такого не было. Никогда…»

Отпустило. Стало легче дышать.

Николай огляделся по сторонам. Никто, никто не видел его слабость. Никто не видел его задыхающимся, бледным, дрожащим, с испугом озирающимся по сторонам.

Никто не заметит слюну на рубашке. Не услышит захлёбывающегося хрипа.

Всё хорошо. Он спокоен. Он пришёл в себя. Он дышит ровно и размеренно. Он борется. Он управляет событиями.

Он прежний, прежний Ставицкий. Сильный! Сильный!

Но вот… Пора.

Ставицкий позвонил водителю.

В четыре он выехал из офиса.

«Надо отдохнуть… Хоть немного поспать…»

— Суп у тебя пересолен…

Геннадий отодвинул тарелку и посмотрел укоризненно на жену.

— Знаешь же, болею я. С животом нелады, язва замучила. Прошу ведь каждый раз — не клади так много соли, не клади. Одну ложечку, не больше. А ты всё по своему делаешь…

Он поднял белую, в красных линиях фольклорного узора, солонку и поднёс её к лицу супруги, словно желая показать неразумной женщине не знакомый её мудрёный столовый прибор.

— Вот!

— Замолчи и ешь, — ответила мужу Екатерина Даниловна. — Хватит капризы тут свои показывать. Больной, тоже мне… Мне вот самой шестой десяток идёт, болячек столько…

Тут и взгрустнулось ей. И дёрнул чёрт мужа претензии свои за ужином высказывать. И так на душе неспокойно. Кошки скребут, прямо по сердцу коготками, а тут он ещё, с животом своим, с солью, с брюзжанием.

И возраст вот… Некстати, совсем некстати припомнился.

— …На лекарствах сижу. И работаю, и готовлю тебе! А ты только и делаешь, что нервы мне треплешь. Истрепал уж все. Ешь, давай!

Геннадий насупился и котом обиженным посмотрел на жену исподлобья.

— Давай, издевайся над больным, — пробурчал он. — Конечно, легко тебе так говорить. Упрекать меня легко, да… А я вот, пока инвалидность не получил, прилично зарабатывал. Помнишь, как мы тогда жили?

— Помню, — ответила Боровикова. — Помню, Гена. Весело жили, пока ты пить не начал.

— А сейчас — ни капли! — гордо заявил Геннадий. — Завязал!

— Врачи тебя завязали, — осадила мужа Екатерина Даниловна.

Встала, взяла мужнину тарелку с недоеденным супом — и вылила в раковину. Открыла воду, и слушала как жадно урчит и чавкает встроенный в мойку измельчитель.

— А бы может, и доел, — тихим голосом заметил Геннадий.

Но продолжать не стал.

Каким-то шестым чувством, необычной развитым у супругов, много лет проживших вместе, понял Геннадий Павлович, что Катерину сегодня лучше не злить. Не задевать. И вообще — не трогать.

Не в себе она. Нервная какая-то, злая.

Екатерина Даниловна поставила тарелку в посудомойку.

Села за стол и спросила мужа:

— Может, кашки тебе, больной?

— Чаю попью, — ответил Геннадий. — Кашу-то я сегодня днём сготовил… Разогрел, то есть. Ты её прямо по гурьевскому рецепту сделала, с курагой, вишней…

— Не подлизывайся, — сказала искушённая в мужниных хитростях Екатерина Даниловна. — Испортил настроение, так и не хитри теперь. Ольга звонила?