Говард Джейкобсон - Немного пожить

— Это несправедливое правосудие, — возмущается Настя.

— Всякое правосудие справедливо. Усвойте этот важный урок. У меня воровали драгоценности, часы, мужей. Если бы у меня сумели найти сердце, украли бы и его. Если у вас есть что-то ценное, люди непременно это украдут. Таков закон джунглей. И ты еще смеешь нарушать покой моей квартиры из-за каких-то никчемных семечек!

— Они полезны для здоровья, мэм.

— Как это? Каким образом?

— Их добавляют в салат для лечения артрита.

— У тебя артрит?

— Нет, мэм.

— Тогда как ты можешь знать, что они его лечат?

— Они не дают ему развиться.

— Это называется «профилактика». Всегда полезно использовать правильное слово, но для этого надо его помнить.

— Еще они — профилактика склероза.

— Почему в таком случае ни одна из вас не сообразила посоветовать их мне?

— Потому что она слишком ленивая, — объясняет Настя.

— А ты? Как ты оправдаешься?

— Я не отвечаю за диету.

— У нас другие правила. Либо мой персонал добросовестно выполняет любую работу, либо увольнение.

— Значит, я теперь главная по диете?

— Кто-нибудь что-нибудь говорил про главных? Предостерегала я своих сыночков: не сметь нанимать помощниц из стран восточнее Парижа! К востоку водятся сплошные комиссары. Попробуй вспомнить, что мы здесь живем при демократии.

— Раз я главная за диету, то за что отвечает она?

— Моя ответственность — чтобы все здесь сверкало, — заявляет Эйфория. — Чистить ковер, поправлять подушки — ты мнишь себя выше всего этого, потому что ты из Кишвика.

— Я не горничная. И я не из Кишвика, а из Кишинева.

Принцесса поднимает руку.

— Довольно. Хватит. Здесь нет никаких главных, кроме меня. Беритесь за работу. Чтобы больше ни звука! Мне надо писать дневник. Я еще не добралась даже до 1947 года.

Они бредут прочь, но она снова их окликает.

— Если кому-то из вас интересно, куда подевалась клюква, то это я ее съела. Клюквенный сандвич — гадость. Никогда больше ее мне не покупайте.

Прежде чем исчезнуть, Маноло Кармелли позаботился о сыновьях. Коттедж, по крайней мере его полуподвальный этаж, где их мать протрусила всю войну, остался в их распоряжении: хоть живите, хоть сдавайте в аренду, хоть продайте. В любом случае деньги — если бы они возникли — доставались бы им, пока им не исполнится восемнадцать лет. После этого им предстояло самим о себе заботиться. Если бы у них возникло желание содержать дом, то помогать им в этом соглашалась их любимая тетушка Иона, младшая сестра матери.

Сердце Шими тоскливо сжалось. Нет! Только не еще одна носительница фамилии Жилиник с унылым взглядом, оставляющая в корзине для стирки свое нижнее белье. Эфраим тоже не считал, что нуждается в пригляде. Он сам мог покупать себе все необходимое.

Шими покинул школу без всякой квалификации. Не вмешайся война, его учеба могла бы прерваться еще раньше, и о профессии тем более не зашло бы речи. «Орешек» Пэджетт предложил совместный бизнес: торговлю подержанными книгами на стэнморском рынке. Книги они собирали бы по домам недавно скончавшихся людей. Они доставались бы им даром: никому не нужны книги мертвецов. Когда они обратились за советом к дяде Раффи, тот пригладил усы, покачал головой и предложил племяннику работу у себя на складе игрушек на Севен-Систерс-роуд. Шими велели ознакомиться с товаром, вручили ему блокнот и ручку с Микки-Маусом и показали, как сопровождать оптовых покупателей и принимать у них заказы. Через шесть-семь недель дядя Раффи вызвал его к себе в кабинет. «Так не пойдет, Шими, — сказал он. — Ты отлично знаком с товаром, но ты совершенно не умеешь вести себя с людьми».

Под «знакомством с товаром» дядя Раффи имел в виду, что племянник проводит уйму времени за играми. Его завораживали пазлы, особенно сборные. Он обожал передвигать элементы, составляя слова и картинки, любил принцип скольжения одного элемента вверх или вниз, в пустой квадрат, чтобы освободить для передвижения другой. Игровое поле было его владением, пустой квадрат — контрольным центром. Особенно впечатляющих высот он достиг в солитере. Всего за десять секунд он освобождал доску и помещал в середину последний шарик. Однажды он сократил этот срок до восьми секунд. Дядя Раффи уже видел в этом приманку для клиентов: выиграй у Шими — получишь скидку. Но «солитер» не зря значит «одинокий». При выступлении на публике у Шими сразу застывали пальцы.

— Можно мне делать это не на виду? — взмолился он.

— А что толку? — возразил дядя Раффи. — Ладно, не горюй. Хочешь, назначу тебя контролером склада?

— Что нужно будет делать?

— Все то же самое, что сейчас, только без людей.

На «без людей» Шими не мог не согласиться. Но воодушевляться было не в его характере.

— Если вы считаете, что я справлюсь…

— Я знаю , что ты справишься. Сам-то хочешь?

Шими пожал плечами.

— Пожалуй.

В этом и заключалась проблема. Именно об этом всегда твердил Маноло. В парне совершенно не было… «мальчишества».

Со складом он справлялся неплохо. Задача была нехитрая: сразу после войны импорт был хилый; но к своим обязанностям он относился ответственно.

Курсируя по складу, заглядывая в каждый закуток, в каждый контейнер, он обнаружил подвал. Там было пусто, поэтому он попросил у дяди разрешения устроить там кабинет и мастерскую. Раффи обрадовался, что парень высказал хоть какое-то пожелание. Не меньше ему понравилось желание Шими иметь мастерскую, чтобы делать там френологические бюсты, вроде того, который в свое время подарил ему сам дядя Раффи, экспериментировать с материалами и лаками, возможно, даже развернуть бизнес по их продаже. Раффи знал, что его брат не любил сына, и хотел как-то смягчить ситуацию. Он знал, что департамент пожарной охраны будет возражать против печи для обжига в подвале, но за складом находился маленький заброшенный сад, где Шими вполне мог бы «выпекать» свои головы. В дальнейшем — кто знает, он ничего не обещал, но и не исключал — можно было бы попробовать сбывать их оптом клиентам, готовым к эксперименту. В некоторых магазинах были отделы часов, там этот товар пришелся бы кстати. Другой вариант — торговать головами как диковинами. Предметами искусства. Своеобразными изделиями, усладой для взора. Темой для бесед.

Эфраим побывал у брата в подвале один-единственный раз.

— Ты тут прямо как Нибелунг, — сказал он.

— Я хочу быть Нибелунгом.

Эфраим пожал плечами.

— Ты всегда был семейным чудаком.

— Ты о какой семье?

— Вот видишь! Что ж, надеюсь, ты обретешь здесь, внизу, счастье, раз это то, чего тебе хочется.

— А ты? — спросил Шими. — Что намерен обрести ты?

— Ничего. Я собираюсь путешествовать.