Драгомир Асенов - Биография вечного дня

— Мне что, здесь остаться? Нет уж, я не намерен сдаваться им добровольно! Сперва позабочусь о спасении своей шкуры. А потом… А потом мы снова вернемся. Запад не позволит советизировать Болгарию!

Крачунов кусает губы: видно, у его помощника свои иллюзии, он по-своему идет к гибели — но это его дело.

— Что же делать?

— Что делать? Что сделало начальство: большинство уже в нейтральных странах…

Сребров поднимает воротник куртки, втягивает голову в плечи — непроизвольное движение беглеца, объявленного вне закона.

— Еще два-три дня побуду в городе, в надежном месте — о нем сам черт не догадается. А тогда уж, если все запляшут под дудку коммунистов, подамся за границу.

— Чтобы вернуться победителем? — разит его Крачунов, полный желчи и недоверия.

Однако его ядовитая стрела не задевает Среброва, он кивает решительно:

— Иначе какой мне смысл бежать? Мы с тобой как-никак… — Сребров кладет руку ему на плечо. — Только мы с тобой с высшим образованием в этом богоугодном заведении. С высшим образованием! — повторяет он, выпятив губы. — Крачунов, следуй моему примеру!

— Может, я так и сделаю, только где бы скрыться, чтобы сам черт не догадался?

— У госпожи Енчевой!

Крачунов бледнеет — оказывается, помощник следил за ним, он знает о его тайной, скрываемой ото всех связи, знает о его неприкосновенном уголке, где он мог найти отдохновение в дни испепеляющей тоски, где у него наступило страшное прозрение и ему стало ясно, что он проиграл решительно все — проиграл жизнь.

— Не надо падать в обморок. Ты тоже ходил за мной по пятам, — говорит, догадываясь о его мыслях, Сребров. — Такая у нас с тобой профессия. Кто сообщил в Софийское управление, что я собираюсь депозировать в Швейцарии еврейскую валюту? Нет, нет, я тебя не укоряю — любовница красивая, что и говорить, в самом расцвете. Я уверен, она с огоньком: полные женщины темпераментны. А муж у нее стар, совсем опух от пьянства. Да, он один из богатеев области — зачем ему столько денег, как думаешь?

— Я у него не спрашивал.

— Злишься? Ладно, не стану тебя больше донимать. Может, нынешняя наша встреча последняя на этой грешной земле, а доведется ли встретиться по ту сторону, одному богу известно. И чтобы ты убедился, что я не питаю к тебе зла, доверю тебе нечто исключительно важное… Имей это в виду на случай, если выйдешь из состояния телячьей пассивности и начнешь действовать, спасаться.

Крачунов сверлит его испытующим взглядом, но вид у Среброва вполне доброжелательный.

— Слушаю!

— У меня в Крумовграде есть брат, капитан Сребров. Если тебе придет мысль махнуть за границу, свяжись с ним. Он обеспечивает маршруты и в Грецию, и в Турцию. Тебе надо будет лишь доказать ему, что мы с тобой друзья.

— Как я ему докажу?

Сребров озирается, словно желая убедиться, что в комнате больше никого нет.

— Опиши ему погоню под Шуменом, расскажи, как были ликвидированы те мальчишки… Да, да, он единственный, с кем я поделился — нельзя же не поделиться с кем-нибудь, чтобы облегчить душу! И не бойся — брат тоже нетерпим, похлеще нас с тобой, у него рука не дрогнет и семя расстрелять в утробе матери, если убедишь его, что оно коммунистическое!..

Сребров опять заливисто хохочет, до хрипа, только на этот раз хрипы сбиваются в истерику. Потом медленно нахлобучивает на облысевшую до блеска голову поношенный берет и уходит.

«Он сильнее меня! — думает Крачунов. — Должно быть, сумеет унести ноги. А что касается тех мальчишек… Да, я тоже был там. Все палили, все потеряли рассудок».

Крачунов опять вынимает пистолет — по коридору снова кто-то тихонько ходит, подбирается к кабинету, сопит. Неужто Сребров воротился, чтоб пристукнуть его, чтоб одним соучастником, одним свидетелем стало меньше?

— Кто там? — спрашивает Крачунов.

Дверь медленно, со скрипом приоткрывается, и он стреляет. Раздается короткий пронзительный вой — на порог падает шелудивый бродячий пес, каким-то образом проникший в здание Общественной безопасности. Его грязная шерсть забрызгана кровью и мозгом — пуля угодила в голову, между впалыми, близко посаженными глазами. В этих глазах — почти человеческое выражение страдания.

Николай мгновенно засекает его — и, пожалуй, не глазами, а каким-то внутренним, совершенно необъяснимым чувством. Высокий, сутуловатый человек приостановился в дверях и озирается по сторонам, свет ближайшего фонаря стекает по его непромокаемой куртке мокрыми лоснящимися потеками. Лица не разглядеть в ночном сумраке, он топчется на месте в нерешительности — его, видимо, в одинаковой мере страшит и правая и левая сторона небольшой улочки. «И не без основания…» — ехидно замечает Николай, крепко сжимая рукоятку пистолета в кармане. К счастью или несчастью, организация именно на него возложила серьезнейшую задачу — арестовать этой ночью или, в крайнем случае, ликвидировать человека, имя которого стало синонимом самых зверских истязаний и убийств. «Не посрамлюсь, не посрамлюсь! — повторяет Николай. — Главное — не допустить, чтобы страх сковал сердце».

Наконец неизвестный принимает решение — идти налево. Может, он и прав: эта дорога ведет к еврейскому кварталу, однако именно здесь расположен самый большой полицейский участок, да и клуб легионеров тут. Оглянувшись еще раз, ускоряет шаг. Николай старается держаться в тени зданий, прячется за электрические столбы и деревья — лишь бы враг как можно дольше не обнаружил его (надеяться на то, что вообще не обнаружит, невозможно). Так-то лучше, самое изнурительное — это слишком долгое ожидание!

Шагах в двадцати от поворота человек останавливается, засовывает руки в карманы. «В чем дело, что случилось?» — удивляется Николай, прижавшись к стволу акации; над его головой вспархивает разбуженная птица. Николай наконец понимает, в чем причина: тот пытливо изучает здание полицейского участка. «Да, оно скрыто во мраке, — думает Николай, — да, ваши ангелы-хранители в синей форме разбежались кто куда. Лучше всего топай дальше, нечего тебе тут делать…»

Незнакомец переходит на другую сторону улицы. Николай грустно улыбается — «объект» идет вдоль забора его собственного дома. Да, если бы сейчас его самого видела мать и если бы она догадалась, что́ ему предстоит сделать, ее, наверно, хватил бы удар. А впрочем, кто знает, как бы она себя повела? Разве мог он подумать, что она с такой теплотой встретит Елену? «Спасибо тебе, спасибо!» — растроганный, мысленно благодарит он мать.

А тот человек опять останавливается, озирается. Николай и в этот раз догадывается о причинах его колебаний — он критически оценивает клуб легионеров.

«Нет, теперь и на их помощь бесполезно рассчитывать!» — увещевает его Николай, довольный тем, что все идет как надо, и готовый действовать сообразно обстоятельствам.