Драгомир Асенов - Биография вечного дня

Одна мелодия сменяет другую, тамтамы поднимаются и скатываются вниз по невидимым ступеням эфира, безудержно блеют саксофоны — все это действует на нервы; однако он не торопится выключать приемник — а вдруг удастся услышать какую-нибудь утешительную новость, вдруг наметится неожиданный поворот в развитии событий? Но вот он настораживается: гремят выстрелы — один, другой, потом, после короткой паузы, еще и еще. Где-то поблизости идет перестрелка, натренированный слух подсказывает, что стреляют у армянской слободы. Он невольно подумал, что, видимо, это Сребров куражится, но тут же отбросил такое предположение — помощник слишком хитер, чтобы ввязываться в какую бы то ни было историю, когда решается его судьба!

Крачунов встает и опять бродит по комнатам, выключает свет, здание тонет во мраке. Когда он возвращается в кабинет — единственное освещенное помещение, — первым делом протягивает руку к телефону. Начать с аптекаря? Нет, не стоит, Манчева лучше оставить в глубоком резерве! Да и старую игру возобновлять не имеет смысла, игру, которая рождает в нем азарт и дает волю животным чувствам — должно быть, подобные переживания испытывает пресыщенный кот, играющий с пойманной мышью: он перекидывает ее лапами, а она фыркает от ужаса.

«Кто это?» — неизменно спрашивают, как только раздается его звонок.

И он отвечает всегда одним и тем же тоном, резко и строго, словно объявляет приговор:

«Очень приятно, что вы живы и здоровы… И что практикуете в нашем городе…»

Какое счастье, что в памяти прочно запечатлелась та короткая, длившаяся считанные секунды сцена встречи Манчева с капитаном Харлаковым в только что отбитом у повстанцев городе Фердинанде. Крачунов как сейчас видит влажную подрагивающую верхнюю губу с едва пробившимися усиками, слышит слова — злобные и нахрапистые, идущие из утробы сгорающего от зависти и алчности молодого человека:

«Христо — мой компаньон. Мы вместе открыли аптеку. Теперь оказалось, что он заодно с ними, с бунтовщиками… А ведь богат, куда богаче меня. Отец так любит его, что готов озолотить. Хотя у него есть еще один сын и три дочки…»

И верещание капитана Харлакова, истеричного, оголтелого в своем могуществе:

«Расстрелять! Расстрелять!»

Офицер смотрит на молодого человека пристальным взглядом — тот благоговейно замер и смотрит ему в рот — и снисходительно добавляет:

«И пускай все останется вам, весь капитал!»

Эта история, свидетелем которой он оказался, внезапно всплыла перед его глазами два года назад, в ходе процесса над учениками и студентами (они пытались ликвидировать начальника областного полицейского управления Симеонова), когда он случайно узнал, что одна из участниц заговора — дочь того самого аптекаря, которого он знал когда-то в Фердинанде. Траур по поводу разгрома немецких войск под Сталинградом закончился, уныние мало-помалу рассеялось и сменилось твердой, к сожалению печальной, убежденностью относительно исхода войны, а какой-то инстинкт настойчиво подсказывал ему: возьми эту девушку под свое покровительство, избавь ее от истязаний, ее отец — твоя синяя птица! Потому что тот донос Манчева, стоивший человеку жизни, нигде не документирован и нет никаких вещественных доказательств, которые могли бы бросить тень на доносчика и изобличить его. Только ты один знаешь об этом.

В конце двадцать третьего года он все еще был армейским подпоручиком и все еще мечтал об офицерской, а не полицейской карьере. Кто мог предположить, что его «откопает» министр внутренних дел и что его попросят перейти в «более активный сектор обороны». «Армия у нас кастовая, армия — для выходцев из состоятельных семей, из потомственных богачей, а вы — болгарин «среднего сословия», вам легче преуспеть на поприще, где ценятся ум, быстрая реакция, скромное поведение и, конечно же, беспощадность к подрывным элементам!»

— Кто это? — прерывает его размышления знакомый голос.

Оказывается, Крачунов машинально набрал номер аптеки — номер, который он запомнил, сам того не желая. Крачунов молчит, вслушивается в дыхание на другом конце провода и в собственную, как будто бы утихающую боль.

— Это вы? — осторожно спрашивают у него с каким-то мистическим страхом.

Но Крачунов кладет трубку — нет, ему сейчас не до забав, «глубокий резерв» тоже должен это понимать.

И он приказывает телефонистке:

— Соедините меня с Софией!

Грудной альт дежурной телефонистки звучит не просто нагло — издевательски:

— С Софией?

— Да, с управлением.

— Это невозможно!

Крачунова до такой степени ошарашивает ее отказ (а как они перед ним заискивали, как льстили и угождали еще вчера!), что он вскакивает, и стул с шумом отлетает назад.

— Что значит невозможно?

— Господин начальник, с двух или с полтретьего ночи София не отвечает.

— Настаивайте, добивайтесь!

— Связь со всей провинцией прервана. Моя напарница из Ловеча…

— К черту вашу напарницу из Ловеча! — взрывается он.

— Моя напарница из Ловеча передала мне, что столичные связисты перешли на их сторону.

Телефонистка замолкает, но ее неприязненное присутствие словно давит на мембрану.

— На чью сторону? — орет Крачунов.

— На сторону партизан, — отвечает телефонистка; теперь альт звучит заметно мягче и любезней, однако без малейшего признака испуга.

— Откуда вы знаете, что почта в руках партизан?

— Сам начальник гарнизона утверждает…

— Полковник Грозданов?

— Да, полковник Грозданов! Только этот офицер держался более учтиво, чем вы.

Крачунов берет себя в руки — довод телефонистки представляется ему сокрушительным, если не принимать во внимание сожаления, с каким были сказаны ее последние слова. Дожили, что и говорить: теперь и телефонистки нас будут стыдить!

— Алло, господин начальник! Господин начальник!

Но Крачунов больше не слушает, он кладет трубку и в отчаянии валится на стул. Да, уж если центр не имеет связи со страной — значит, близится развязка! Но кто оказался сноровистей, кто нанес удар первым? А если это все-таки обычная неисправность, какие бывают часто и служат подтверждением того, что Балканы есть Балканы и в отношении техники?.. Он нащупывает в темноте пиджак и одевается. У него уже созрел конкретный план спасения. Неторопливо засунув во внутренний карман еще один пистолет, небольшой, но довольно мощный (такие месяц назад были розданы лицам, занимающим высокие посты), он набивает карманы патронами. И тут ему приходит в голову позвонить Розе. Конечно, сейчас не время для душевных излияний, но, возможно, это будет последний разговор с нею — кто знает, что ждет их завтра? А вдруг проснется доктор? Впрочем, не беда: он извинится, скажет, что ошибся, и положит трубку; а можно просто промолчать.