Драгомир Асенов - Биография вечного дня

Но он опасался напрасно: на другом конце провода — Роза, в ее удивленном восклицании он улавливает горячие, бархатные волны нежности.

— Ты? В такую пору?

— Обстоятельства…

— Покидаешь Болгарию?

Этот вопрос словно хлыст бьет его по нервам.

— Ты одна? — вместо ответа спрашивает Крачунов.

— Одна. — Роза язвительно хихикает, но не похоже, что ей весело. — Вчера мой уехал на виллу с доктором Вылковым.

— Чего ты смеешься?

Смех обрывается, Крачунов видит, как улыбка сходит с ее лица, обычно невозмутимого и надменного.

— Смеюсь? Как тут не смеяться! Знаешь, зачем они туда поехали? Чтобы закопать драгоценности и валюту.

— Так много драгоценностей у твоего благоверного?

— Вероятно, хотя он скрывает это от меня. Я могу рассчитывать на них только после его смерти… Ты придешь?

— Нет!

— Значит, все-таки покидаешь Болгарию?

Крачунов чувствует, что вот-вот сорвется и накричит на нее — такого он раньше не позволял себе в отношениях с ней.

— Что ты городишь? С какой стати я должен покидать Болгарию?

— Не кричи! — высокомерно одергивает его Роза. И добавляет: — Имей в виду, если останешься здесь — тебе конец.

Крачунова шатает, в него снова вселяется страх, но он старается не выдать своего состояния.

— А ты представь себе, что вместо коммунистов придут англичане. Или американцы.

— Позавчера мой говорит… он слушает их радиостанции, хотя приемник опечатан… Так вот, он говорит, будто Запад решил пожертвовать Болгарией.

— А ежели Болгария не пожелает жертвовать собой?

Да, страх возвратился, страх терзает все его тело. И начинается новый приступ головной боли — она так пульсирует в висках, что ему становится дурно.

— В таком случае — в добрый час! — насмешливо и вроде бы с оттенком обиды бросает она. — Буду ждать вестей из Турции.

— Почему из Турции?

— Все пути в Европу, кажется, отрезаны.

— Слушай! — Крачунов спешит, боясь, как бы их не прервали. — Ты не могла бы…

— Что? — с неподдельным интересом спрашивает Роза.

— Ведь никто не подозревает о наших отношениях…

Ах, этот Сребров, этот Сребров!

— Нет! — Роза мигом догадывается, куда он клонит. — Ни здесь, ни на вилле. Тебе надо было позаботиться о подходящем убежище еще в ту пору, когда ты уверял меня, что песенка Гитлера спета.

— Я никогда тебя не уверял, что песенка Гитлера спета!

— Ты позабыл или не хочешь вспомнить… Но сейчас это не суть важно. Сейчас у тебя единственный выход — бежать за границу.

Крачунов роняет трубку на стол. Роза права: единственный выход — бежать за границу.

— Алло! Алло! — настойчиво зовет она его.

Но Крачунов больше не обращает внимания на телефон. Оглядевшись — не забыл ли чего, — он устремляется к выходу. Настойчиво повторяющиеся «алло» слышны чуть ли не во всех четырнадцати комнатах и преследуют его до самой улицы.

Вернувшись к зданию Общественной безопасности, Николай замер в оцепенении. Неужели упустили Крачунова, неужели он незаметно ускользнул из своей берлоги? Здание скрыто во мраке, его окутывает молчание. Ни малейшего признака жизни, двери распахнуты — и входная, и та, что ведет в прихожую. Смирение, отчаяние — оба эти чувства одновременно владеют душой Николая. Ну что ж, каждому свое… Он вполне отдает себе отчет, что эта ночь — звездный час его жизни: на него возложили сложнейшую задачу; выполняя такую задачу, человек либо переступает роковую межу, отделяющую будничное от необычного, либо остается на том же берегу — в неподвижности, без надежд. Два года он прямо-таки ощущает эту межу, она проходит через все его дни, вызывает в нем чувство неудовлетворенности, сознание собственной ущербности, убивает в нем вкус к большим и маленьким радостям жизни. В сущности, он улавливал незримую преграду почти во всем: в словах, сказанных как бы в шутку о его принадлежности к интеллигенции (книги плюс скрипка плюс мечты о театре), и во внезапных исчезновениях его товарищей — то они где-то пропадают с утра до обеда, то их нет весь вечер (заседают где-нибудь без него!), — и даже в их отчаянной бедности (особенно гнетет его мысль о нищете, в которой живет Виктор, в которой прозябает вся его семья). Правда, можно насчитать несколько человек из зажиточных семей, в основном это девушки (об их участии в борьбе против тирании и полицейского произвола рассказывают легенды). «Сбережений» матери Николая явно недостаточно, чтобы считать и его «зажиточным», тем не менее он постоянно ощущает на себе бремя некоей вины, о ней напоминает ему то обидное слово, то недобрый взгляд, проникающий прямо в душу, — можно подумать, что Николай ответствен за все «злодеяния мирового капитализма». Только Кузман не поддается общему психозу, то тлеющему, то вновь вспыхивающему. К Николаю он относится так же, как и к другим членам группы — снисходительно, подчеркивая, что они по сравнению с ним, с Кузманом, еще дети и за ними нужен глаз да глаз, чтобы кто-нибудь не обжегся (хотя сам он старше их всего на пять-шесть лет). А вот к Лозеву (своему ровеснику, студенту технического училища) он относится совсем по-другому, уже как к взрослому мужчине. И в трудных, и в обычных обстоятельствах они держатся как равные, советуются втихомолку, делятся секретами. Иной раз и вспылят, но и в этом случае стараются обсудить все трезво, не ущемляя достоинства друг друга.

И вот наконец и Николаю выпал крупный шанс — Кузман доверяет ему поимку Крачунова. Либо ты его арестовываешь, либо ликвидируешь — выполнив этот страшный приказ, ты переступишь заветную межу. Как же мог он упустить такую возможность? Какой же он лопух — ухитрился проворонить такую крупную дичь, даже не подвергнув себя опасности! Как это его угораздило пойти по ложному следу — Сребров ни в коей мере не может компенсировать потерю, если даже его поймают, что тоже мало вероятно!

В одном окне вспыхивает робкий огонек, и Николай чуть не кричит от счастья — в здании кто-то есть! Потом начинается спектакль, который приводит его в изумление: окна одной комнаты заливает яркий свет, потом окна другой, третьей, четвертой, кругом обилие света. В чем же дело, кто и с какой целью устраивает эту иллюминацию? Здание Общественной безопасности смахивает на пароход, стоящий на якоре в глубоком мраке, — огромный, загадочный. Минут через пять-десять свет в комнатах гаснет в обратном порядке, одно окно за другим, и пароход растворяется во мраке. Николай напряженно раздумывает: быть может, кто-то проверяет электропроводку? Или эта иллюминация после полуночи служит сигналом? Но для кого и с какой целью? Николай отбегает назад и прячется за ажурной чугунной калиткой, с этой удобной позиции ему все видно: вот мимо проскользнула невысокая худощавая фигура — человек озирается по сторонам, словно ищет кого-то.