Драгомир Асенов - Биография вечного дня

— Где? — холодеет Николай.

— На чердаке уголовной полиции!

— Где, где?

— Забаррикадировались на чердаке…

Кузман срывается с места и машет рукой.

— Бери его оружие и за мной! — Затем выбегает за дверь и кричит во все горло: — Тревога! Обнаружены агенты!..

Эти слова звучат как гром среди ясного неба. И как насмешка: их разыскивают повсюду, в самых отдаленных уголках города, да и области, а преступники у них под носом, в полсотне шагов — трехэтажное здание уголовной полиции находится рядом с Торговой палатой напротив сквера. Перед зданием стоит несколько мотоциклов с колясками и немецкая автомашина с шарообразной антенной на крыше.

Сообщение о том, что полицейские обнаружены, мигом разносится по Областному управлению и как вихрь сдувает всех с мест: зажав в руках пистолеты, карабины, гранаты, и стар и млад устремляются к выходу — так велико желание поймать палачей, мучителей народа.

Но из самого верхнего окна уголовной полиции уже стреляют, правда беспорядочно. Атакующие вынуждены залечь кто где: между цветочными клумбами, за садовыми скамейками, возле мраморного памятника погибшим в Балканской войне — и отвечать столь же беспорядочной стрельбой (зато она сопровождается угрозами и проклятиями).

Перестрелка кончается так же внезапно, как началась: из распахнутых дверей уголовной полиции выходят один за другим, подняв руки вверх, такие знакомые, еще вчера наводившие на всех ужас Попик, Ботьо, Ждибра и прочие подручные и приспешники Крачунова и Среброва — Медведя. Конец фашистским прихвостням!

К городу подкрадывается ночь. Дворы и дома окутывает фиолетовый сумрак. После бурных страстей, после стремительного вихря событий все постепенно стихает. Площади пустеют, движение замирает, робко, но неуклонно возвращается власть мирных звуков — ржаво повизгивает колодезный насос, торопливо постукивает топор (для очага нужны дрова). Порой хлопает дверца сарая в окраинном квартале, где иные бедняки держат коз. Со стороны Дуная веет ветерок, нежный, ласковый, освежающий, несущий запах дремлющих вод. Небо очистилось от облаков, зажглись первые звезды.

В штабе Кузмана собирается молодежь: Елена, Виктор, Николай, ребята из ремесленного училища, несколько добровольцев-дружинников — лица у всех умиротворенные, как после тяжелого, но благодарного труда. Впрочем, разве не такое же выражение было и на лицах советских солдат? По всей вероятности, по городу проследовали лишь вспомогательные подразделения — у многих солдат волосы с проседью, а то и совершенно седые. Колонна миновала центральные улицы где-то в начале восьмого. Солдаты ехали на пяти грузовиках, зажав коленками автоматы и винтовки. Они всматривались в лица встречающих, однако глаза их выражали усталость. И печаль — затаенную, но не угасшую.

Предполагалось, что советские войска ворвутся в город с грохотом, словно буря или ураган, а у этих немолодых солдат такой кроткий вид, приветливые улыбки, стеснительность в каждом движении. Нет, эта армия пришла не как завоеватель и, конечно же, не как триумфатор, она явилась, чтобы исполнить свой долг — освободить народ от фашизма — и тут же вернуться по домам, где этих солдат ждет горечь и благодать повседневного труда, где им вершить свой вечный подвиг. И встречающие скоро постигли это, первое время они кричали, высоко вскидывая сжатые до боли кулаки, размахивали знаменами, а потом встали сплошной стеной перед головной машиной, остановили колонну, окружили грузовики, стали карабкаться на колеса, цепляясь за борта. И повели самые будничные, земные разговоры, объясняясь не только словами, но мимикой и жестами:

— Ты откуда родом? А семья у тебя есть? За что ты получил эту медаль?

Ответы обычно были немногословные, но порой за этой краткостью скрывалась целая трагедия: все близкие погибли в Киеве, никто не уцелел; жена на фронте, она врач, старший сын тоже воюет — под Ленинградом и на Балтике, а вот о дочке ничего не знаю, пропала без вести; меня трижды ранило, последний раз пуля прошла лишь в сантиметре от сердца, но вот все же выжил; наш колхоз в Средней Азии, туда немец не дошел, так что моим ничего не грозит, хотя и в тылу тоже не сладко; этой медалью меня наградили за то, что приволок «языка», и прочее. А снизу, с мостовой, тянулись руки, предлагающие арбузы, дыни, дешевые сигареты, плетенки и резные фляжки с вином и ракией (несмотря на запрет!).

— Спасибо, спасибо! — благодарно кивали солдаты, затем капитан с головной машины подал знак, и колонна тронулась — тихо, неохотно, провожаемая дружелюбными возгласами:

— В добрый час!

— До скорой встречи!

Лишь тогда Николай убеждается, что опасения относительно «возможных провокаций» были излишни, никто особенно и не следил за поведением «гадов», поскольку их просто не было, а если бы даже они пришли, разве посмели бы обнаружить себя? Когда возбуждение утихло, кто-то коротко говорит ему:

— К Кузману!

Николай снова встревожен, но, переступив порог переполненного помещения, соображает, что на истории с Русокосой поставлена точка (отделался пощечиной, скотина ты этакая!). А Кузман ворошит кучу бумаг, делает на них разные пометки и вздыхает:

— Двадцать три объекта — немало…

— Это на первых порах… — утешает его сидящая рядом Елена. — Через недельку-другую их заметно поубавится…

— Ты думаешь? — скептически усмехается он и поднимается на ноги. — Товарищи!..

Его краткое слово преследует несколько странную цель: он старается убедить их, что все то, что до вчерашнего дня следовало разрушать, сжигать, уничтожать, теперь необходимо беречь как ценнейшее народное достояние — склады с одеждой, провиантом, склады боеприпасов! Кроме того, железнодорожные станции, портовые сооружения, бензохранилище, общественные гаражи, пожарные машины, крупные предприятия (независимо от того, что там имеется собственная охрана), школы, читальни, театры, кино.

— Фашисты очухаются и вздумают еще начать наступление, — говорит Кузман. — Они могут ударить в самом неожиданном месте. Им не терпится показать, что они еще сильны, что они есть среди нас и сплачивают свои ряды. Я уже не говорю о том, что они не прочь посеять панику среди населения, вызвать у людей чувство неуверенности и добиться того, чтобы об их действиях раструбили за границей. Вот, дескать, как болгарский народ встречает власть коммунистов. Есть какие-нибудь неясности?

Молчание.

— Тогда давайте распределять объекты. Где будет по три человека, где по два, а где и по одному. Народу не хватает, оставшихся на службе полицейских Областной комитет не решается использовать. Центральный вокзал — Васил Сотиров и Карагезов из ремесленного училища. Здесь они?