Драгомир Асенов - Биография вечного дня

Учитель гимнастики сгорбился, сидит как в воду опущенный.

— Задерживаете меня, да?

— Пока не установим, что вы за птица. — Елена толкает его перед собой, а Кузман идет за ними следом, затем возвращается.

— Он один?

— Кто? — не понял Николай.

— Да этот хрыч… У него так шикарно обставлена квартира — и, можно сказать, пустует.

— Холостяк.

Кузман смеется и бежит к машине.

Через четверть часа сюда прибывают семь человек, но не на грузовике, а на двух повозках. Шестеро — молодые ребята, почти одного возраста с Николаем, а седьмому лет под сорок, его болезненное лицо заросло щетиной.

— Николай Станишев, — представляется он Николаю, здороваясь с ним за руку. — По прозвищу Зазубрина.

— Значит, мы с вами тезки, — отвечает Николай и тайком изучает незнакомца: на нем туристская куртка, надетая поверх вязаного свитера, длинные шаровары и башмаки с подковками, но все не по мерке — очевидно, подарено или по необходимости взято напрокат. Только пистолет у него на боку новенький, вполне современный, как будто только что со склада, сверкает под тонким слоем смазки. Пока грузят ящики, Николай узнает и некоторые подробности о нем: бывший политзаключенный, приехал рано утром товарным поездом из Дупницы, проведя в дороге двое суток; родители умерли, в Силистре его ждет жена, так что завтра он поедет туда на чем придется (на пароходы надежда слабая); у него есть ребенок, девочка, ее удочерил его брат, так как жена тоже скиталась по полицейским участкам и лагерям, и теперь может оказаться непросто вернуть малышку; по профессии он агроном, но агрономией заниматься не пришлось, поскольку все время находился на легальной и нелегальной партийной работе. Излагая все это — говорит он скупо, отрывисто, — Станишев ворочает тяжелые ящики с полицейскими архивами.

В Областном управлении их встречают как победителей; весть о том, что полицейские архивы наконец обнаружены, воспринимается с большим воодушевлением, однако Станишев бесцеремонно, даже грубо отстраняет любопытных:

— Ничего не трогать!

Этот приказ не лишен оснований: каждая бумажка может послужить бесценным свидетельством, и тем не менее Николай чувствует себя ущемленным — ведь это он напал на след «сокровища», тем, что эта операция закончилась успешно, больше всего обязаны ему!

Ящики с архивом они перетаскивают на чердак, ставят их поближе к слуховому окну, где посветлее, и Николай спускается в караульное помещение, чтобы очиститься от пыли и грязи и умыться.

Тем временем шестеро парней при помощи топора вскрывают ящики, а раскрасневшийся Станишев, сняв куртку, подает короткие команды. Ящики до отказа набиты папками, каждая тщательно обвязана шпагатом. Между папками — несколько карт области, на них красным карандашом нанесены различные знаки: кружочки, крестики, стрелы. Николай, вернувшись, тоже подключается к работе, скучной и неблагодарной, она длится несколько часов: надо все расшить и рассортировать, сообразуясь с характером дел — политические, уголовные; отдельно складываются бумаги, относящиеся к хозяйственной деятельности. Попадаются и аккуратно подшитые счета портных, кабатчиков, расписки в получении сумм без указания вида услуг, шифровки — смысл этих документов когда-нибудь раскроется, иначе зачем их было вообще хранить?

На чердаке работают только трое. Станишев тоже куда-то пропал. Часы на Торговой палате отбивают пять. Осталось разобрать последний ящик. И тут происходит нечто невообразимое и, может быть, самое страшное для Николая в этот необычный день. Перенося к своему рабочему месту очередную папку, один парень нечаянно роняет ее, и по полу рассыпаются листки исписанной бумаги, к каждому подколот скрепкой какой-то снимок. Парень нагибается, чтобы их собрать, вглядывается в фотографии и начинает хихикать.

— В чем дело? — подходит к нему Николай.

Парень совсем развеселился:

— Шлюхи!..

Третий тоже подбегает, смотрит и глупо приговаривает:

— Вот те на, вот те на!..

Николай поднимает одно такое «саморазоблачение», всматривается в фотографию и вздрагивает: это же Русокосая! Она самая, чуть прищурившись, таинственно улыбается, опустив ресницы, кажется, смотрит прямо на него, как бы говоря: «А что особенного? Я вольна располагать собой, как мне заблагорассудится!» Ее исповедь весьма пространна, занимает около шести страниц, исписанных мелким почерком, — длинный перечень соблазнителей и искушений! — а в конце подпись: Даниэла Тошкова, проживающая по улице такой-то, и прочее.

Николай комкает исписанные листки и удаляется в коридор, чтобы немного успокоиться, у него перед глазами плывут фиолетовые круги. «Еще не хватало, чтобы мне стало дурно…» — думает он, стараясь взять себя в руки. И вдруг ему приходит в голову прямо-таки сумасшедшая идея: расставаясь с иллюзиями о Русокосой, сделать для нее доброе дело — вытравить ее прошлое! Пусть и она начнет свою жизнь сначала, пусть революция и для нее станет днем рождения! Николай рвет «поминальник» Русокосой, по спине у него пробегают мурашки. Его бьет озноб. Затем Николай берет снимок, чтобы и его изорвать, но в этот момент сильный удар обрушивается на Николая и валит его на пол.

— Гад такой! — шипит кто-то у него над ухом.

Он оборачивается — оказывается, это Станишев.

— Кто тебе позволил уничтожать полицейские досье? — кричит он.

— Разве я… — бормочет в замешательстве Николай.

Станишев протягивает руку:

— Давай сюда все, что успел порвать!

Николай собирает клочки, отдает Станишеву.

— Пистолет есть?

— Есть.

— Давай и пистолет! Ты арестован! Будешь сидеть до тех пор, пока мы не выясним, зачем тебе понадобилось уничтожать полицейские архивы!.. Балда!

И Николая отводят в подвал Областного управления, темный и сырой. Он остается там с учителем гимнастики и еще двумя какими-то типами. Один, пожилой, пьяный в дым, без конца бранится.

Кузман входит в кабинет бывшего начальника Областного управления и оторопело останавливается — лучи предзакатного солнца окрасили все в розовый цвет: и пропитанный табачным дымом воздух, и строгую мебель, и участников заседания — они похожи сейчас на восковых кукол.

— Проходи, проходи сюда! — вскакивает со своего места бай Георгий. — Как раз о тебе речь.

— Обо мне? — Кузман опускается на стул. — А что случилось?

— Из Софии звонят уже второй раз. И все по одному и тому же поводу — поймали вы их, покончили вы с ними или нет?

Кузман сконфуженно молчит. Да и что он может сказать в ответ: о Крачунове ни слуху ни духу, и его агенты как сквозь землю провалились!

Бай Георгию понятно его настроение, он сочувственно покашливает: