Драгомир Асенов - Биография вечного дня

«Здесь ли она?» — раздумывает Стефка Манчева, стоя у самой лестницы, по которой без конца течет народ, но на ее вопрос часовой отвечает:

— Куда-то подалась на «опеле».

Часы на Торговой палате бьют три. Пройдет еще четыре-пять часов, опустятся сумерки, и наступит эпилог развернувшейся драмы, только бы ей не изменило терпение. И чтобы не возвращаться домой, она выходит на Александровскую. Какой-то старик с темным обветренным лицом здоровается с нею, коснувшись пальцами котелка:

— Добрый день! Поздравляю вас!..

У театра собралась шумная толпа, в центре ее артист театра, у него давно не мытая растрепанная грива.

— Поймают их, одного за другим всех выловят, — разглагольствует он. — История не знает нераскрытых злодеяний. Сегодня один попался, завтра попадется другой!

— А пока пускай они стреляют и убивают, — вторит кто-то иронически.

Артист воспламеняется, его кулак взлетает над толпой.

— Всех им не убить!

Аптекаршу охватывает странное волнение, у нее сжимается горло, и она не может глубоко вдохнуть.

— Что случилось? — обращается она к одному из слушателей.

Но тот, ругнувшись, отворачивается от нее.

— Что случилось? — настаивает она, преодолевая мучительное состояние.

Наконец она узнает, что к чему, и леденеет от ужаса: какой-то техник, все его знали как трудолюбивого и дельного специалиста, оказался тайным агентом полиции, на его совести множество провалов, группа молодых людей пыталась арестовать его в тот момент, когда он составлял списки добровольцев по охране общественного порядка (подумать только, какая свинья!), но он, открыв огонь, бросился наутек; погоня длилась недолго, им удалось его подстрелить, когда он пытался перепрыгнуть через высокую ограду своей мастерской, хотя и у них не обошлось без жертв — погибла одна девушка.

«Елена!..» Аптекарша с трудом удерживается на ногах. Она уверена, что погибла ее дочь. В случившемся она видит чудовищную насмешку судьбы. «Я сама их послала, сама послала!..» — корит она себя. Во рту у нее пересохло, в глазах все плывет и качается, дома начинают валиться на нее, и она теряет сознание. Приходит в себя она в одной из кабин кафе-кондитерской, что на углу улицы. Над нею склонились какие-то женщины, они обтирают ей лоб мокрыми полотенцами, смотрят на нее с жалостью и сочувствием.

— Ну как, сестрица, лучше? — спрашивает самая старшая из женщин, пальцы у нее грубые и уродливые.

Аптекарша встает, расталкивает их, как безумная, и бежит, шатаясь, к Областному управлению — там ей расскажут все, там она узнает свой приговор! Если погибла Елена, она умрет тоже — нет смысла влачить жалкое существование хотя бы один день, один миг!

Но в Областном управлении люди пожимают плечами, снисходительно усмехаются. Да, Фокер убит, он, как видно, и в самом деле оказывал полиции услуги, раз пытался бежать, но другие слухи несколько преувеличены: Гицку вовсе не убили, верно, пуля обожгла ей щеку, но стоит ли сокрушаться по пустякам, с этой меточкой она скорее выйдет замуж — все и так с ума по ней сходят.

— О какой Гицке вы говорите? — недоумевает Стефка Манчева.

— О Момичке, конечно, а то о ком же? — с хмурым видом втолковывают ей присутствующие. — Вы про нее спрашиваете?

Аптекарша плачет — теперь уже слезами облегчения и умиления, слезами счастья. Живи, Елена, живи, мое дорогое дитятко!

«Находка» Николая до такой степени потрясла Кузмана, что он не в состоянии этого скрывать. Но тот, кто знает порядки в мужской гимназии, тамошние политические страсти — а они обычно бурные и незатихающие, хотя внешне и незаметные, — тот едва ли станет удивляться. Ведь хромой учитель истории относится к той категории людей, о которых с омерзением говорят: «Фашист до мозга костей». Плюгавенький, сухой и жилистый, он, словно постоянно подогреваемый изнутри, ходил по классам, сновал по коридорам, заглядывая в каждый угол, зыркал своими злющими зелеными глазами. Его навязчивая идея — заговоры, он мечтал раскрыть и уничтожить какую-нибудь подпольную организацию, чтобы убедить наконец своих начальников, что зараза носит тотальный характер и без хирургического вмешательства никак не обойтись. Его главное занятие — селекция человеческого материала: самых способных и физически выносливых гимназистов он усиленно «обрабатывал», готовя из них легионеров — ведущую силу завтрашней Болгарии, эта «нацистская закваска» должна обеспечить стране достойное место в Европе нового порядка; менее прилежных и избалованных состоятельными родителями побуждал вступать в «Бранник» — пусть там их вышколят как следует, приучат гордиться щегольской формой, а тупиц с вывихнутыми мозгами, чьи мысли направлены явно не в ту сторону, посылал в «Ратник» [11] Болгарская фашистская организация, поддерживала прогерманскую политику болгарских реакционных правительств и способствовала травле евреев в годы второй мировой войны. и «Кубрат» [12] Болгарская фашистская политическая организация, образованная в 1923 г. из числа реакционных офицеров связи. , чтобы научились думать, как положено болгарину, и впитали в себя ненависть к коммунизму. Странно то, что как преподаватель он никому не делал снисхождения, даже ярым легионерам — ставил им колы без всякого снисхождения, жестоко гонял при переэкзаменовках, ругал на чем свет стоит. В то же время, если какой-нибудь еще не изгнанный еврейчик обнаруживал хорошие знания, он ему ставил высшую оценку и начинал вопить:

«Вот она, расовая борьба! Эти жидки своим умом запросто нас осилят, если вы, тыквенные головы, не станете хорошо учиться!..»

Но горе тем, кого он заподозрит в принадлежности к ремсу или хотя бы в симпатиях к ремсистам, — тут уж низкие оценки идут косяком, поводы для наказании множатся с каждым днем, а его разоблачительные речи полны гнева и проникнуты лютой ненавистью:

«На кого вы рассчитываете, на кого надеетесь, неразумные? Советский Союз — колосс на глиняных ногах! Немецкое воинство скоро смахнет с карты мира этот очаг заразы, оздоровит климат Европы, избавит ее от миазмов разврата, от нового кошмарного ига — комиссаров и азиатов!»

Николай вспоминает знаменательный день 1943 года, когда газеты и радио сообщали о капитуляции фон Паулюса под Сталинградом. Тогда учитель истории явился на урок мрачный как туча и, опершись на кафедру, долго разглагольствовал о беспримерной храбрости солдат третьего рейха, о варварстве большевиков, о грядущей победе Гитлера.

«Когда я завожу речь о Германии, еврейчики обязаны слушать стоя! — неожиданно заорал он. — Вы слышите? Стоя! У стены! Склонив головы!»

И тогда два еврейских паренька вышли к стене — это были дети зажиточных родителей (бедняков давно выдворили!), но жестокое время уже сказалось и на них: одежонка обветшала, ботинки сносились. Вдруг с задней парты поднялся гимназист Благой по прозвищу Задира — он был отъявленный драчун — и в знак солидарности стал рядом с теми парнями у стены. Ведь они нередко выручали его: помогали выполнять задания, давали денег. К Задире присоединилось еще трое учеников. «Ремсисты!» — изумился Николай, однако последовать их примеру не решился. Хромой учитель весь побагровел от ярости.