Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

Под утро, чуя близкий рассвет, в кустах стали просыпаться птицы.

– Никиту видел? Никиту видел? – радостно пискнула какая-то птаха.

– Видел, видел! – ответили ей.

– Ты Никиту видел? Ты Никиту видел? – не унималась первая, беря на полтона выше.

– Да видел, да видел! – пискнули на другом конце поляны.

– Пить-пить-пить-пить-пить! – заверещали от речки.

На том берегу Азаса пулемётную очередь выдал дятел, обгладывая осветившуюся первым лучиком верхушку сухой ёлки – и понеслась птичья дребедень на все лады и голоса. В таких случаях зелёная геологическая телогрейка начинает шевелиться, потом откидывается в сторону, и из-под неё показывается взъерошенная голова геолога со щёлочками вместо глаз. Человек вылазит из спальника, неуверенно идёт босыми ногами по холодной сырой траве за ближайший кустик, выключает гидробудильник, потом прыгает обратно в теплоту спальника, бурчит себе под нос что-нибудь типа: «Разорались!» Или – «Иней уже на траве!» Или – «Трусы эти стирать уже не буду, неделю ещё поношу и выкину!» – и засыпает самым сладким коротким рассветным сном.

Поздним утром я проснулся от радостного Юриного крика:

– Лёша, ты суп заказывал? Получи!

Мы постепенно выползали из спальников. Сквозь решето пихт и елей светило, но как-то не торопилось греть, солнце, над рекой стоял туман, а комары почти не кусали – первые признаки надвигающейся осени. Было прохладно. Ноги гнулись с трудом, спина побаливала, жрать хотелось ужасно. Я достал из-под брезента высохшие и выглаженные портянки, обулся, оделся, и слипшимися ещё глазами глянул мельком туда, куда радостно показывал Юра. А Юра умильно смотрел в ведро с нашим вчерашним чаем:

– Сегодня можно тушёнку не открывать! Вон сколько вчера мяса съели!

Юра взболтнул ведро и вылил на траву гору варёных слипшихся чёрных жуков вперемежку с сизыми листьями и бесцветными вываренными лепестками Иван-чая.

– Вон их сколько на цветах-то, оказывается, живёт!

Я глянул вокруг: мы остановились на огромной поляне, заросшей ивняком и Иван-чаем, то бишь кипреем. Цветы были красивые, ярко-розовые, в самом расцвете. Вся поляна являлась одним сплошным цветником. И почти на каждом цветочке сидел небольшой жучёк неизвестной мне породы. Паша глянул на кучу варёных насекомых, плюнул, обозвал нас извращенцами, оглянулся вокруг, и уже без вчерашней злобы в голосе спросил в пространство перед собой:

– Ну вот какая разиня этот баул за куст закинула!

Перетащил потерю ближе к кострищу, открыл, достал брезентовый мешочек с заветными пятидесятиграммовыми пачечками чёрного байхового, убедился, что чай на месте, удовлетворённо вздохнул, взял карабин и сказал:

– Чай пьёшь – гора идёшь! Чай не пьёшь – равнина падашь! Ну, вы тут пока костёр разводите, завтрак готовьте, я пробегусь вдоль речки! Толя, ты уж завари дядьке хорошего, пожалуйста! – и ушёл по звериной тропинке вверх по Азасу.

Толя с Лёшей скорбно стояли над братской могилой и прислушивались к внутренним ощущениям. Я к своим тоже прислушался. Мы поглядели на довольного Юру, который, как ни в чём ни бывало, пошёл искать коней, закинув за спину «тозовку» и насыпав в карман ячменя, и решили не блевать. Я тут же вспомнил, но не стал парням рассказывать одну страшную историю.

Оказались два охотника в избушке зимой. Поохотиться пришли. И как-то раз утром перед выходом один из них заварил в кастрюльке крепкого чаю, развёл в нём сколько положено сахару, отцедил заварку, а чай, пока не остыл, налил в солдатскую фляжку и убрал в рюкзак с целью в тайге попить. Поохотились они до обеда с неизвестным мне результатом, и сели пожевать. Жуют и по очереди из фляжки ещё тёплый чаёк прихлёбывают. Потом один говорит:

– Женя, чёта у меня чай в рот литься перестал!

Потрясли фляжку – много ещё чая, а глоток делают – и прекращает жидкость из горлышка выливаться. И тут до одного дошло:

– Вася! – говорит Женя. – Хочешь, фокус покажу?

Переворачивает фляжку кверх ногами, и начинает тонкой веточкой ковырять в её узком горле, приговаривая:

– И как эта падла в такую дырочку пролезть исхитрилась! Ведь я же видел, как она вчера рядом с фляжкой лазила! Нет чтоб завинтить!

И выковыривает оттуда мышь. Всю такую варёную, расползшуюся и облезлую. Выкинул в снег ошмётки, протянул фляжку закадычному Васе и сказал так душевно, по-доброму:

– Всё, Вась, можешь теперь пить спокойно!

Как мне рассказал Женя, они на обратной дороге сначала заблевали напару всю лыжню. Фляжку выкинули, но это не помогло. Потом у Васи прихватило живот, и он, стоя на пригорке уже рядом с избой, но окончательно обессилев, снял штаны, присел, и, бороздя хозяйством по рыхлому снегу, медленно поехал с горки на своих широких таёжных камусных лыжах, рыча от холода и оставляя за собой тёмные вонючие ямки меж лыжными следами. Женя шёл по лыжне вторым. Увидев и навек запомнив этот ракурс, по приезде в родной Северо-Енисейск он сразу купил себе неплохой фотоаппарат и без него в тайгу больше не ходил. Но у обоих с тех пор неадекватная реакция на солдатские фляжки. Он и историю-то эту рассказал именно после того, как я достал свою старую фляжку и предложил севшим поужинать людям причаститься. Все согласились, а Женя прикрыл рот своей здоровенной пятернёй и быстро вышел из избы на свежий воздух.

Только я умылся – над рекой хлестнул выстрел. Мы переглянулись.

– Ножи надо точить, мясо разделывать! – сказал Юра, который уже пригнал конницу на поляну.

За ночь кони отошли от лагеря метров на двести.

Юра опять был прав. Мы не успели и воду вскипятить, как появился Паша, неся на плечах косулю. Звериная головёнка безжизненно болталась на Пашиной груди, с морды на штормовку капала кровь. Мы обалдели. Сходил как в магазин, полчаса не прошло!

– Иду по тропе – и вот она, метрах в семидесяти! – Рассказывал Паша, морщась от горечи чифира, заедая его рафинадом и довольно крякая. – Голова над травой этой вашей вонючей торчит, на меня смотрит. Хотел по лопаткам выстрелить – а тела вообще не видно. То ли вправо она там развернулась, то ли влево. Пришлось в лоб бить. Чай не пьёшь – какая сила! Чай попил – совсем ослаб! Молодец, племянник! Угодил! Хороший чай! Крепко нагноился!

Косуля была убита из карабина точно между глаз. Думаю, бедняга сначала умерла, а потом уже упала. Юра за пятнадцать минут разделал тушку, нарезал килограмма три мяса большими кусками и бросил их в ведро вариться. Остальное мы присолили и сложили в крафт-мешок. Голову, требуху и шкуру выкинули в речку. Есть со вчерашнего хотелось жутко, но кашу на завтрак даже открывать не стали. Попили чай со сгущёнкой и решили подождать свеженину.

Наверно, убивать животных – жестоко. Невинное существо попалось на пути бородатого чудища, было варварски убито и тут же сожрано. Но какая это была вкуснятина! И как нам надоела перловка в банках, рисовая каша с мышиным дерьмом, макароны и сухари! К концу сезона изжогой страдали практически все. Последние две недели в тайге, когда мы уже были на базе Хоор-Оос-Холь, я мог есть только хлеб с маслом и джемом, благо хлеб пекли тут же наши замечательные повара Емельяныч и Юзик. От всего остального просто воротило. В маршруты я иногда брал юрину «тозовку» и стрелял кедровок или рябчиков. Тогда банка с кашей даже не открывалась. Птичья кожа с перьями чулком снималась с тельца, тушка нанизывалась на палку и жарилась над костром минут десять. Если пуля проходила по кишкам, то от мяса несло говнецом, зато это была настоящая еда! Рябчик был мягче, кедровка твёрже, но третий сорт – не брак, а зубочисток вокруг росло немеряно. Когда мы осенью оказались в Красноярске и пошли с Толей и Лёшей прогуляться по городу, немного потратить честно заработанные, посмотреть на живых женщин и ощутить прелести цивилизации, то купили первого попавшегося под руку кислого мелкого винограда, и тот даже пискнуть не успел. А какое вкусное бывает после сезона мороженое! А как первая рюмка «Апшерона» шибает в голову! А переодеться в костюм после ветровки, побриться и сходить в кино или кафе! И не отмахиваться постоянно и не щуриться от мошки, и мыться в ванне… Это не расскажешь, надо только испытать. Поэтому мы ели варёную косулю, нацепив на ножи по большому куску горячего варёного мяса, и стыда, к стыду своему, не испытывали. После мяса вычерпали кружками бухлёр и отпали. Немного отдышавшись, налили в те же кружки чаю – не мыть же их из-за какого-то бульона, – вышли на берег Азаса и сели на берегу. Пили чай и прислушивались к сытым ощущениям. Паша думал – как перейти такую гадскую реку, а я считал, сколько раз прокукует мне кукушка и вспоминал, как в прошлом месяце чуть не помер с медвежатины, хотя кукушка исправно накуковала под сотню.