Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

– У меня по карабину искра пробежала и в землю ушла. Во время грозы в горах металл весь надо в сторону кидать и бежать. И в коней часто молнии бьют, особенно на такой плоскотине. Надо переждать.

– А как же Юра? – спросил заботливый Толя.

– У Юры работа такая, не в детском саду чай! – был Пашин ответ.

И мы стали ждать. Из чёрной тучи, висящей в метре над головой, в землю били разряды электричества. Казалось – в самое темя. Грохот стоял как при взятии Берлина в сорок пятом. Озоном не пахло – им несло! Ток был растворён, казалось, в каждой капле мелкого противного дождя, переходящего в туман. Рядом со мной стоял Лёша. Он набросил рюкзак на голову, закрыл глаза и что-то бормотал.

Минут через двадцать туча перевалила гору и ушла в долину, повторяя наш маршрут. Вновь над головой висело солнце, а над горами поднимался пар. Пар тут же пошёл и от нас. Давно я так не радовался солнцу! Почти безжизненный лесотундровый пейзаж после такого душа и на фоне удаляющейся черноты выглядел как подсвеченная софитами киношная декорация. Наши перделки стояли полным составом и, пользуясь случаем, щипали редкую мокрую траву, слегка разбредаясь. У травоядных всю жизнь одна проблема: пожрать! Любая остановка, передышка, просто медленная ходьба используются ими лишь с этой целью. Ну не может Суслик не сжевать во-он кустик! Зря на перевал что-ли взбирался! Не исключаю, что всё наше трёхмесячное путешествие кони воспринимали как некий гастрономический экскурс по огромному пастбищу с редкими неприятностями в виде переправ и таскания баулов.

А Юры не было!

– Юра! – заорал Паша.

– Эгегей! – донеслось из-за камней, и через секунду показался Юра в плащ-палатке.

– Нет, ну вы гляньте на него! – хором возмутились мокрые до нитки мы, глядя, как сухой до нитки Юра сворачивает свой плащ и торочит его за седлом Тайменя, – мы думали, он тут молнии отбивает от коней, а он спрятался как заяц!

– Все спрятались, и я спрятался, – скромно ответил каюр, – я же самому себе не враг под грозой возле коня стоять. Его убьёт – чем я помогу? Ничем не помогу! А меня убьёт – кому хорошо станет? Нету такого человека! Поехали! – он подобрал с земли свою пятизарядную «тозовку» и полез в седло.

– Кто-то поехали, а кто-то и побежали! Дойдём до первой кедры – и привал! – Скомандовал Паша, показывая криво сросшимся после старого перелома пальцем на корявые деревья метрах в пятистах впереди, меж которыми запутались остатки уходящей вниз по долине Хаактыг-Хема чёрной рокочущей тучи.

У первой же кедры развьючили коней – животине тоже надо спину разогнуть и травы пожевать не на бегу, заправиться, – и пообедали кашей, сухарями и чаем. Мокрая одежда противно липла к спине, пальцы после длинного перехода опухли и плохо гнулись. В такие моменты я завидовал коням: отряхнулся – и сухой. Нагнулся – вот тебе еда. И ноги не устают. Хотя – кто их знает? Может, и устают, да звери жаловаться не привыкли.

После обеда сожгли пустые банки, залили костёр и собрались было седлать коней, как Юра повёл носом воздух и насторожился:

– Дым! – коротко сказал он, но выражение лица у него стало такое, что этих трёх букв русского алфавита всем оказалось достаточно.

Мы замерли и вскоре услышали треск огня. Горело совсем недалеко, причём очень весело. Мы взяли ведро, два котелка, и пошли на звук пожара. Горела сухая одиноко стоящая лиственница. Горела вся от комля до вершины, с треском и совершенно без дыма, как какая-то адская свечка.

– Как раз то, чего нам нынче не хватало! – прорычал Паша. – Хорошо, что в дерево попало, а не в нас! Пошли по воду!

Ручей протекал метрах в ста. Мы набрали воды во всю тару, что оказалась под рукой, и стали ждать. Подходить близко к горящему столбу высотой под двадцать метров было опасно. Вскоре дерево с треском сломалось сразу в трёх местах и обвалилось само на себя со снопом искр. Пожар этот по таёжным меркам был, конечно, маленький. Деревьев на такой высоте росло ещё немного, кругом по большей части был камень, кустики уже краснеющей брусники и уже чёрной и сладкой зассыхи, да напитавшийся водой ягель. Правда, под каждым деревом накопилась толстенная перина из опавшей за сотню лет хвои, которая могла тлеть долго и перебросить огонь вниз по склону. Тушить огонь в наши обязанности не входило, но пройти мимо нам показалось как-то неприлично. И дело даже не в том, что потом кто-то мог сказать, что это мы подожгли лес, бросив окурок или не затушив после обеда костёр. Просто была возможность потушить пожар в зародыше. И мы его потушили с одним плюсом и двумя минусами. Плюсом было то, что пока мы крутились у огня, топтали искры, окапывали до камней тлеющий пень и таскали воду – окончательно согрелись и высохли. Минусы заключались в том, что мы сильно устали и потратили два часа времени. Солнце начинало заходить за ближайшие горы, а идти нам предстояло ещё долго. В шестом часу вечера мы завьючили неприятно удивившихся такому повороту дел коней и двинули дальше.

Вскоре ручеёк скрестился с другим таким же собратом, потом с третьим – и вот мы уже шагали по хорошо набитой лесной тропке вдоль Хаактыг-Хема, горной шумной речки метров двадцать шириной. А может и шире, но левый берег всё больше скрывался во мраке, лес становился чернее, гуще и невидимее, пока не исчез вовсе. Мы шли в кромешной тьме. На совершенно законный вопрос о необходимости ночёвки, сформулированный в достаточно короткой фразе: «Зае..ло махать ногами!» Паша ответил, что сегодня надо кровь из носу, но дойти до Азаса, а Юра из седла молвил:

– Тропа хорошая, луна большая, дорогу видно. Иди да иди!

Ну, коли Юра так сказал, то и переживать было не о чем! Луна, конечно, местами меж деревьев светила, но лично я кроме конской задницы уже давно ничего не видел. Когда впереди зашумела хорошая вода, мы поняли, что пришли. Это был Азас. Переходить такую реку по ночи могли только члены клуба самоубийц. Наконец-то можно не смотреть коню под хвост и снять рюкзак. Был час ночи. Весь переход у нас занял около шестнадцати часов. Ни спать, ни есть уже не хотелось. Хотелось упасть в траву и сдохнуть. Но отеля, даже однозвёздного, нам почему-то никто не приготовил, и его ещё предстояло соорудить. Палатку решили по темноте не ставить. Натянули под наклоном брезент на колья, поставленные как футбольные ворота, развели костёр, развьючили коней. Юра стреножил парочку, какие ближе стояли:

– Одного стреножишь – четыре могут далеко уйти. Двух стреножишь – три недалеко уйдут. Трёх треножить… а уже чёта лень трёх треножить. Травы много. Недалеко уйдут. Дров лучше принесу.

После того, как в кромешной ночи разгорается костёр, мир уменьшается до размеров пространства, им освещаемого и обогреваемого. Весь этот огромный лес, по которому мы только что отмахали почти сорок километров если к карте линейку приложить, или, как говорит Юра – как ворона летает, и ставший уже таким родным и привычным – вдруг таковым быть перестал. Стоя у костра, над которым закипало ведро с водой, мы, все пятеро, заворожено пялились на огонь, и сил не было отойти десять метров в темноту, чтобы распаковать там наощупь все подряд баулы в надежде наткнуться на банки с кашей, которые, как обычно, окажутся на дне последнего. Как ни упаковывай баулы – всё, что вдруг потребуется, будет лежать на дне самого дальнего! И если нужны банки с кашей, то обязательно первым попадётся радиоприёмник! А захочешь послушать радио – найдёшь тюбик «Дэты», или сковородку, или тебе в палец воткнётся рыболовный крючок.