Роберт Глэнси - Мелким шрифтом

— Более неприятного типа, чем ты, я не встречал, — сказал я.

Оскар меня, видимо, не расслышал.

— Спасибо, дружище, рад это слышать. — На неверных ногах мы вернулись в столовую; я просто уселся за стол, а Оскар некоторое время пожирал глазами грудь жены, потом снова стал забрасывать в свою ненасытную глотку шоколадные конфеты.

— Не тчшшасссти, Оссскар.

За столом Элис — уже подвыпившая и любезно улыбающаяся — вдруг, ухмыляясь, спросила Оскара:

— И когда же фирма выйдет на рынок ценных бумаг? Когда же, наконец, мы с Фрэнком разбогатеем так, как и мечтать не смели?

Ни стого ни с сего мне вдруг стало не по себе, суть происходившего дошла до меня много позже. Оскар насупился, Поего обычно невозмутимой физиономии пробежала тень. Я был поражен до глубины души. В то время выход фирмы на рынок ценных бумаг происходил в строжайшей тайне, Правда, я рассказывал Элис о производителях оружия, но о планах Оскара акционировать отцовскую фирму я и словом не обмолвился. Во — первых, я даже мысли не допускал, что такое возможно, во — вторых, это была строго конфиденциальная информация. Тайна за семью печатями — чтобы из. бежать инсайдерской спекуляции. Я понятия не имел, отку. да Элис об этом узнала. Оскар был явно смущен; все ясно, наверняка это он ей сболтнул. Но когда же они это обсуждали?

Тупо глядя на Оскара, я с упреком сказал:

— Об этом нельзя было сообщать ни единой живой душе .

Оскар вновь обрел утраченную невозмутимость и, не глядя на Элис, сказал:

— Ну, Фрэнк, хорошие новости сами с языка слетают. Не исключено, что все пройдет гладко, и тогда все мы сразу разбогатеем. Так что гляди веселей, черт тебя возьми! Пойдем — ка лучше пропустим еще по глоточку!

Поняв, что ляпнула что — то не то, моя жена встала и ретировалась на кухню, а я стал ломать голову над тем, когда же они с Оскаром могли говорить о подобных вещах, но, чувствуя, что я слегка перебрал горячительного, решил обсудить это с Элис после ухода гостей.

Нина тем временем стала неформальной звездой вечера: она начала без экивоков расспрашивать Дага о том, о чем ни один из нас не осмелился бы спросить вслух.

Самым лучшим был ее первый вопрос:

— А где же ваша жена, Даг? Вы не захотели взять ее с собой?

— Извините, но я не женат, — ответил Даг.

— Тут не за что извиняться, — сказала Нина. — А как насчет подружки? Такой мужчина, как вы, — порядочный, умный, успешный и привлекательный — просто обязан иметь подружку, или вы — в душе француз, и у вас множество любовниц?

Даг улыбнулся, явно надеясь, что Нина сменит тактику допроса [160].

Она же, как истая француженка, желала получить ответ на свой вопрос.

— Ну, Даг? Как насчет подружки? — повторила она.

Разговоры за столом смолкли; заинтригованные происходящим, все уставились на Дага и Нину.

Даг улыбнулся и спокойно сказал:

— Ну, ладно, подружку мою зовут Дэйв, он прекрасный человек, я живу с ним уже много лет.

Приняв его признание за безумно смешную шутку, Нина воскликнула:

— Подружку зовут Дэйв! Вы, англичане, самый забавный народ.

Я улыбнулся Дагу, он лишь пожал плечами и произнес:

— Полагаю, мы и вправду довольно забавные. Обещаю привести Дэйва, мою очаровательную жену, на следующий прием. Он тоже немного говорит по — французски, мы оба отчаянные франкофилы.

— Чудесная новость! — воскликнула Нина, салютуя бокалом Дагу. — Геи — франкофилы — мой самый любимый тип англичан.

Даг ответно поднял свой бокал, они одновременно произнесли: «Ваше здоровье!» — а Даг чуть смущенно добавил:

— За педиков — франкофилов всего мира. До дна!

Его тост настолько восхитил Нину, что она восторженНО заулюлюкала и пропищала:

— Лапочка Даги!

После этого маленького откровения застольные беседы возобновились, но я остался стоять рядом с Ниной и Даг, ОНИ, точно старинные друзья, увлеченно болтали.

— И чем же вы занимаетесь? — спросила Нина.

— Я актуарий, — ответил Даг.

— Ош, но что же вы актуально делаете? — спросила Нина,

— Нет — нет, я сам — актуарий, — уточнил Даг.

— Извините, я просто пыталась шутить, — сказала Нина,

— Нет, это вы меня извините, — поспешно возразил Даг. — Чувство юмора меня подвело.

— Скорее трудности перевода. Актуарий, вы математик в страховом бизнесе, да? — спросила Нина.

— Именно, — потвердил Даг.

— Тогда ответьте мне вот что, — сказала Нина. — Почему я плачу за базовую медицинскую страховку больше, чем мой жирный муж?

— Что ж, вопрос очень непростой, — сказал Даг; Оскар злобно зыркнул на Нину. — Открою вам малоприятную правду: с точки зрения страхователя, женщина стоит дороже мужчины.

— Мы, несомненно, более драгоценный товар, — вставила Сандра.

— Еще бы! — взвизгнула Нина.

— Совершенно согласен, — сказал Даг.

— Несмотря на то, что мальчики вам нравятся больше, чем девочки, — заметила Нина.

— Вернее, проводить время мне больше нравится с мальчиками, но беседовать я больше люблю с девочками, — уточнил Даг,

— Это я заметила, — сказала Нина и, повернувшись к Сандре, спросила: — Почему с мужчинами — геями настолько проже разговаривать, а, Сандра?

— Думаю, тут дело в том, что им от тебя кое — что не требуется, — сказала Сандра.

— Ah oui, le pussy, — догадалась Нина.

— Киска! — взвизгнула Сандра. — Обожаю!

Меня охватила по — детски хмельная радость, я хохотал вместе со всеми и ловил озорные пьяные искорки в глазах соседей по столу.

— Пора выкурить сигаретку, — сказала Нина.

Она отошла к окну; там стояла белая вазочка моей жены, стоившая целое состояние и претендовавшая на роль предмета искусства. Нина никак не могла решить, вазочка это или пепельница. Моя жена тут же сбегала на кухню и вернулась с какой — то поганой крышкой от банки. Сморщив от отвращения носик, Нина проронила:

— Сойдет.

Опершись бедром о подоконник, она затянулась сигаретой, а я, не сводя с нее глаз, вдруг предался неуместным фантазиям. Думаю, сказались и возлияния, и наступившее после трапезы затишье, когда желудки ощутимо тяжелеют, возбуждение спадает, и все откидываются на спинки стульев, ублаготворенные вином, едой и приятной беседой.

На фоне окна, как в картинной раме, Нина казалась совершенством: дивной красоты ниспадающие иссиня — черные волосы, молочно — белая изящная шея и вьющаяся из алых губ струйка дыма, которую еще не развеял ветерок…

Я посмотрел на Нину, потом на жену. Нина с головы до ног состояла из мягких пышных форм — из всего того, что моя жена с великим трудом свела на нет. Нина была позитивом, а моя жена — ее негативом, Нина была выпуклым зоплощением женственности, а Элис — плоским оттиском; рядом со скульптурной Ниной она выглядела лишь барельефом. Нина была щедро наделена сердечностью, остроумием и определенным избытком плоти, неизменно притягивавшим мужские взгляды. Когда она наклонилась, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, пуговицы ее блузки напряглись под напором груди, ее ложбинка была восклицанием плоти, в которую я погружался с головой… [161]