Фрэнсис Ча - Будь у меня твое лицо

– Я все еще не могу нормально жевать, – медленно говорит Суджин, качая головой. – Мои зубы не выровнялись, и даже на улицах я чувствую себя уверенно только в маске.

– У них лучший чачжанмен, лапша очень нежная, – отвечаю я. – И в меню есть супы. Много разных – на выбор. Из акульих плавников. Ты когда-нибудь ела настоящий суп из акульих плавников?

– Больше они его не предлагают. Да и я никогда бы не решилась съесть акулий плавник. И вообще… разве «Сеул-кук» не самый дорогой китайский ресторан в стране? Одна из моих клиенток рассказывала о нем – тарелка чачжанмена там стоит сорок тысяч вон! – Ее глаза округляются. – Кьюри, должно быть, ты шутишь. Обычно ты так внимательно относишься к деньгам!

– Слушай, я просто хочу узнать, на самом ли деле он так хорош, как говорят. Ты идешь со мной или нет?

Мы приходим в «Рейн», когда на часах еще нет и семи, и поднимаемся на лифте на второй этаж. Даже с моей помощью и моими аксессуарами Суджин понадобился час на подготовку. Ресторан забит, и нас просят подождать в холле. Мы усаживаемся в красные шелковые кресла у входа. Раздается звонок лифта, и моя голова идет кругом.

– Что с тобой? – шипит Суджин.

Я вижу группу людей. Семья из четырех человек, все разодеты как на парад, подбородки гордо вздернуты. Мама, одетая в трикотажный костюм-двойку лаймового цвета, выглядит суетливой; на лацкане у нее красуется брошь-попугай, и она, все время кудахча, смахивает с костюма отца пылинки. Брат невесты высокий и симпатичный, сама она – в старомодном багряном платье с длинными рукавами, в руках – твидовая сумка «Шанель» позапрошлого сезона. Девушка выглядит моложе, чем я думала. Красивая, но эта красота неброская. Грудь плоская, а ведь Брюс постоянно говорил, как ему нравится мой бюст. «В офисе я иногда представляю себе их, – признался он. – У меня есть любимая фантазия – играть с твоими сосками до тех пор, пока они не станут твердыми».

Следом из лифта выходят сам Брюс, его родители и две одетые в шифон сестры. Волосы падают ему на глаза, и мне хочется причесать его.

Мать Брюса чересчур худая и одета в то, что можно назвать глубоким трауром, – с ног до головы укутана в черный тяжелый шелк. На ушах, запястьях и шее сверкают огромные бриллианты.

– Здравствуйте, – кричат матери. – Так здорово наконец-то встретиться с вами!

Мужчины крепко жмут друг другу руки, и начинается оргия из поклонов и комплиментов. Брюс широко улыбается, держа руки в карманах, будто не страшился этого момента несколько месяцев.

– Похоже на сангенрэ, – шепчет мне на ухо Суджин. – Ну прямо как в дораме! Ты только посмотри на украшения! Они же настоящие, так?

– Может, зайдем? – Они проходят мимо, не обращая на нас никакого внимания. Брюс со своей девушкой идут последними, перешептываются и улыбаются. Затем Брюс замечает меня.

На секунду он останавливается. Я смотрю на него, наклонив голову и теребя пальцами первый купленный им подарок от «Шанель» – темно-красную сумочку из натуральной кожи. Настоящее произведение искусства. Моя прелесть.

Ошеломленный, Брюс моргает, но тут же его лицо каменеет. Девушка вопросительно смотрит на него, и Брюс, обняв ее за талию, идет мимо нас в гудящий ресторан.

– Простите, ваш столик готов, следуйте за мной, – раздается над моим ухом голос, и от неожиданности я слегка подскакиваю.

Суджин порхает впереди, рядом с надменным хостес, я же иду словно во сне. За столом официант все навязывает чертово комплексное меню. Я смиряюсь с фактом, что придется потратить вдвое больше и без того непомерной суммы, которую я запланировала. По крайней мере, Суджин наслаждается моментом – она пробует все соусы, обильно наливая их в обе тарелки.

– Ты хоть осознаешь, сколько стоит этот кусочек морского ушка? В смысле ты не можешь это есть? Какая ты смешная, Кьюри!

В самом разгаре трапезы мне приходит сообщение.

«Тебе конец, бешеная сучка».

Это, конечно же, от Брюса. Из другой комнаты, другой жизни, другой вселенной.

Несколько лет назад у меня была знакомая. Она ушла из рум-салона после помолвки. На свидание вслепую ее отправила подруга матери, и это внезапно сработало. Не знаю, как она выплатила свои долги.

Мы часто выпивали вместе. Как она радовалась будущему! Показала мне мебель, которой обставит квартиру… Мы вздыхали над красотой кружев в спальне, умилялись, рассматривая обеденный столик из слоновой кости на фоне яркой стены. А потом однажды я позвонила ей, но телефон был отключен. Она сменила номер: больше не хотела общаться ни со мной, ни с другими девушками. Разумеется, я поняла ее. Наивная, когда-то я представляла, как буду держать фату на ее свадьбе и осыпать ее, спускающуюся по лестнице, лепестками роз и рисом. Но я порадовалась, что ей удалось выбраться из этой жизни. И не виню ее.

Спустя несколько месяцев она позвонила мне с заблокированного номера. Ее голос звучал оптимистично, но холодно. «Меня поражает, как я теперь занята! – сразу принялась она болтать. – С ума сойти, сколько времени уходит на покупки, уборку, готовку и ведение хозяйства. А еще я должна заботиться о родственниках. Они уже на пенсии, и им нужен особый уход, который они ждут от меня».

Она не задала мне ни единого вопроса. В конце короткого разговора она извинилась за смену номера и пожелала мне удачи. Затем она повесила трубку и больше никогда мне не звонила.

Есть у меня также знакомые, которых мужчины делали любовницами. Эти девушки уходили из рум-салонов, мечтая, как будут приглашать всех нас в новые квартиры, когда все срастется. Разумеется, речи о любви не шло, но меня всегда злило, что в их глазах вспыхивали искорки надежды, которые невозможно было скрыть. Мужчины говорили дурочкам то, что раздувало из этих искр огонь. Иногда через год, иногда через два, но все возвращались. До единой.

Они играли в семью в красивых квартирах, практиковали моногамию и приглашали нас смотреть с ними телевизор. И долго ждали чуда. Возвращались они по разным причинам. Кто-то не выдерживал бдительности соседей, которые, узнав правду, опасались, что из-за «разврата» снизятся цены на квартиры. Кто-то беременел и делал аборты. Порой жены узнавали правду, и девушкам в лицо летели горячий кофе и угрозы остаться без матки. Но чаще всего мужчинам просто надоедало забавляться. Девушки возвращались, прибавив пару лет, порой – располнев. Им приходилось садиться на жесткие диеты, принимать таблетки и идти на прочие меры, иначе Мадам неустанно стыдили их. Искры надежды превращались в пепел.

Что касается Брюса… не знаю, что нашло на меня в то воскресенье в отеле «Рейн». Я всегда считала: надежда – признак молодости и глупости, и от нее нужно избавиться как можно скорее. Я не думала, что способна удивить саму себя. Для меня этот поступок остается необъяснимым. Возможно, Брюс мне нравился сильнее, чем казалось. Но не стоило забывать, что чувства для меня – роскошь.