Альфред Дёблин - Пощады нет

Ночь, не принесшая никакого сдвига, упущенный момент паники, — все это очень повредило успеху стачки, газеты уже оповещали о переговорах, которые состоялись в министерстве хозяйства под личным председательством министра. В дело вмешались обеспокоенные стачкой политики, рассудительные элементы с одной и с другой стороны, для которых «благосостояние хозяйства было выше собственных интересов и всяких разногласий», — они считали, что момент слишком серьезен для того, чтобы выносить на обсуждение принципиальные вопросы. И в полдень уже носились слухи, что, ввиду серьезности положения и опасности распространения стачки на железнодорожников, между сторонами выработана платформа для соглашения. К переговорам в министерстве хозяйства привлечены были представители военного министерства и министерства внутренних дел, и они заявили: они не потерпят, чтобы «страна стала ареной борьбы эгоистических страстей и презренных частных интересов», уж и так страна истерзана кризисом, и если бастующие и их противники думают, что им позволят еще усугубить разрушение ценностей, то они ошибаются — в этот час все мы находимся на корабле, которому грозит крушение, и все мы в равной степени отвечаем за его участь: никакие бунты допущены не будут.

Организованные представители стачечного движения не выражали недовольства вмешательством третьей стороны, наоборот, они позаботились, чтобы о нем стало известно массам, и на листовках, оповещающих о ходе стачки, жирным шрифтом и на первом месте напечатано было об угрозе выступления войск (которая, разумеется, никого не пугает, военщина ошибается, если думает, что бастующие дадут желанный предлог для насилия). Четкость действий и целеустремленность рабочих непоколебимы, и слишком хорошо известная всем мания власти тщеславных генералов не сможет праздновать здесь побед. Сохраняйте спокойствие. Не следуйте за лозунгами ваших врагов.

Плакаты, появившиеся на стенах домов со второго дня забастовки, по ясности мысли не оставляли желать лучшего. Казалось, словно за ночь выросла третья группировка, наряду с существующими двумя старыми рабочими партиями, которые, право, уж всем надоели. Рядом с прокламациями умеренной и радикальной партий красовались воззвания с призывом к нарушению дисциплины этих партий. Кипя негодованием, стояли перед ними сторонники и друзья старых партий, называли это оплаченной работой, устанавливали, что власти с явным удовлетворением узнали о возникновении «третьей партии». («Они сами дали деньги на ее организацию», — кричали возмущенные сторонники и друзья) и говорили о раскрытой игре. Посудите сами: рядом с серьезным и властным голосом старых партий, который говорил знакомые вещи знакомым языком: о нужде, существующей ныне, и о том, что у бедняков скоро вырвут последний кусок изо рта, и о приближающейся тяжелой зиме, — этот новый насмешливый и горделивый голос! Голос совсем иного тембра. Его нельзя было поставить в ряд с голосами обеих старых партий, хотя по виду они и представляли как будто (или нет?) единое целое. Со страхом и озлоблением встречены были боевые батальоны, называвшие себя «батальонами свободы».

Вожди «батальонов свободы» призывали к защите родины и культуры. Нынешнее правительство предает родину. Государство в его настоящей форме отслужило, оно отдало страну на растерзание своры помещиков, торговцев, биржевиков, фабрикантов, и все, что делается, — делается их руками.

«Нынешние правители», — говорилось в воззвании, — не пользуются ни малейшим авторитетом, ибо они разоблачены как подкупленная партия. Надо вырвать из их рук страну и ее богатства, — так повелевает час нужды: народ требует свою землю, реки, озера, свои горы, леса, со всем, что на них построено, — с городскими железными дорогами, фабриками». Воззвание обращалось ко всем, кто трудится и создает ценности. Оно напоминало о прекрасных творениях культуры, о созданиях великих умов человечества, которые разрушаются нынешними властителями и их правительством. Штыки наведут на трусов страх и заставят их сдаться.

«К оружию!»

Этот отчаянно-откровенный призыв привел в трепет население города. В разных редакциях он красовался повсюду на стенах домов, большей частью, с яростно вырванными кусками, либо заклеенный сверху чем-нибудь другим, либо замазанный краской, но во всех случаях можно было прочесть это страшное «К оружию», которым неизменно заканчивались листовки. Представители старых партий твердо заявляли на переговорах посредникам другой стороны: «Свои массы» они крепко держат в руках. Но когда показались на улицах небольшие ударные отряды «батальонов свободы», которые явно оказывали давление на пока еще инертные массы и бесспорно обладали притягательной силой, когда появились новые листовки, переговоры между сторонами пошли под усиленным прессом. Железнодорожные акционерные общества, отлично понимавшие затруднительное положение противника, могли без ущерба для себя сохранять непреклонность, в конце концов, они пошли лишь на мелкие уступки. Представители бастующих вынуждены были выступить с предложением этих, так называемых, уступок на рабочих собраниях, чтобы, как полагалось, проголосовать согласие на них.

Однако, на второй день вечером и ночью в городе стреляли.

В эти часы завершилась судьба Карла.

Выйдя от Пауля, — был холодный, ветреный, осенний вечер — Карл почувствовал, словно он впервые за долгие годы ходит на собственных ногах и видит людей. Все казалось ему каким-то новым, он был свеж, здоров, бодр, его интересовали витрины, отдельные люди, плакаты, множество сгрудившихся то там, то здесь кучек народа. Он проголодался и с аппетитом поел в каком-то ресторанчике. Когда он позже прошел мимо женщины, бросившей ему зазывающий взгляд, он почувствовал, какая перемена произошла в нем как он уравновешен теперь, он чуть было не пошел за ней, чтобы попросить у нее прощения за прошлое, за гнусности, которые он совершал в своем душевном смятении. В сущности, больше ему на этих улицах нечего было делать, ему казалось, что он спокойно может поехать теперь в свою большую квартиру и все, что там нужно, мирно и по-порядочному урегулировать. Но в данную минуту он твердо знал лишь, что ему не хочется уходить отсюда, что он сейчас отправится в свою маленькую гостиницу и там выспится. Он уснул крепко и спокойно. Под утро показалось темное, как туча, лицо, — мы пойдем вместе, — сказал он этому лицу, — это решено и подписано. — Встав, он надел костюм, в котором ездил на фабрику и, проходя по сумрачно затихшим улицам, — был первый день забастовки, — он вдруг подумал, что хорошо бы зайти к брату — Эриху, посидеть у него часок, — надо было принять ряд решений, он не знал еще каких, но хотелось немедленно все разрешить.