Шанель Клитон - Когда мы покинули Кубу

– А что мне прикажешь делать? Я не такая, как ты. Я не готова стать женой и матерью. Сколько я себя помню, мне твердят, будто я только на это и гожусь. У меня, мол, одна задача: быть красивой и очаровательной. Иметь что-то в голове совсем не обязательно, а с кем-то поспорить – вообще не дай бог. Мне все это надоело. Я не хочу в итоге выйти замуж за человека, который будет понимать мое предназначение так же, как родители. Я знаю, что ты счастлива в семейной жизни, но меня такое счастье только пугает.

– Послушать тебя, так замужество не лучше тюрьмы.

У нас у всех было строгое воспитание, родители ждали, что мы непременно должны составить себе блестящие партии. При этом ко мне, заслуженно или нет, относились по-особенному: в семье я всегда считалась красавицей, однако воспринимала это скорее как проклятие, чем как благословение. До недавних пор. Теперь я могу использовать свою внешность для чего-то действительно важного.

– Может, и не тюрьма. Но и не то, к чему мне следовало бы стремиться.

– А Эдуардо знает о твоих взглядах на супружескую жизнь?

Я смеюсь.

– Эдуардо? Думаю, эти мои взгляды ему совершенно безразличны.

– Вы все время вместе.

– Мы дружим. Настолько, насколько Эдуардо заинтересован в том, чтобы с кем-то дружить.

– Смотрит он на тебя не просто как друг.

Ну вот опять! В голосе сестры зазвучали нотки, намекающие на то, что я не все замечаю, что мне не хватает того жизненного опыта, который она уже успела приобрести.

– Он смотрит как мужчина, который тебя хочет, – говорит Элиза, понизив голос, и ее щеки розовеют.

– На меня многие так смотрят, это ничего не значит. Если Эдуардо иногда и взглянет в мою сторону с некоторым интересом, то только потому что он молодой парень, а не потому, что у него ко мне какие-то тайные чувства. Вряд ли он вообще способен влюбиться. Помнишь его в Гаване? Как он ухлестывал за девушками из «Тропиканы»? Как заглядывался на замужних женщин?

Элиза прищуривается.

– Если никакой романтики между вами нет, тогда зачем вы так часто встречаетесь?

– Говорю же: мы друзья.

– И только?

– И только.

– Почему-то я в это не верю. И почему-то чувствую, что все мои слова ты пропустишь мимо ушей. То, о чем я тебе сегодня говорила, – пустой звук для тебя, верно?

– Дело не в этом. Просто ты зря обо мне беспокоишься.

– Как мне не беспокоиться! Ты моя сестра!

Я криво улыбаюсь.

– Причем старшая, а можно подумать, что наоборот.

– Иногда я чувствую себя постаревшей, – признается Элиза. – Такое, наверное, бывает, когда целыми днями бегаешь за ребенком, говоришь ему не тянуть все подряд в рот, выбираешь у него из волос кусочки еды и так далее. В общем, когда постоянно чувствуешь на себе ответственность за чью-то жизнь, постоянно кого-то оберегаешь.

Да, свою модель материнства Элиза явно переняла не у нашей мамы.

– Это так ты мне рекламируешь семейную жизнь?! – смеюсь я.

– В ней бывают разные моменты.

– А его-то ты любишь? Хуана?

С одной стороны, вопрос звучит глуповато, с другой – это единственное, чего я не знаю о своей сестре.

Она улыбается.

– Разве не все жены любят своих мужей?

Мы обе знаем, что это не так.

– Он производит впечатление хорошего человека, – говорю я осторожно.

– Он и есть хороший человек.

Элиза зачерпывает горсть песка и пропускает его сквозь пальцы, глядя вдаль, на море. Сейчас она как будто не здесь. Но через несколько секунд она, моргнув, выходит из задумчивости и возвращается ко мне.

– Я люблю его. – В ее голосе звучит уверенность, смешанная с удивлением, как будто она сама еще не привыкла к тому, о чем говорит.

Тем не менее я ей верю. Она давно не выглядела такой счастливой. Видимо, замужество и рождение ребенка отчасти стерло следы тех несчастий, которые долгое время нас преследовали.

– Я за тебя рада. Ты заслуживаешь того, чтобы жить счастливо. И спокойно.

– Ты тоже.

– Боюсь, покой несовместим с моей натурой.

Элиза смеется.

– Это да. – Вдруг ее лицо становится серьезным. – Но вечно воевать, вечно бороться тоже нельзя.

– Постараюсь это учесть.

– Постарайся, пожалуйста. И вот еще что, Беатрис… – Она хватает меня за руку. – Что бы ты ни делала, пообещай мне себя беречь. Я не могу потерять еще одного человека из тех, кого так безумно люблю.

Просьба Элизы звучит как эхо тех слов, которые сказал мне отец, когда я вернулась домой после ночного приключения. У меня в горле собирается ком. Видимо, то, что по милости Фиделя пережили все члены нашей семьи, уже никогда не изгладится.

– Обещаю.

Мы возвращаемся с пляжа. Мигель топает между нами, разгоряченно лопоча. Няня сзади. В нескольких минутах пути до нашего дома мы расстаемся, Элиза поворачивает налево, я направо. Когда она уедет в Майами, мне будет ужасно ее не хватать.

Квартал, по которому я иду, более скромный, чем наш гаванский. Там, в Мирамаре, мы знали всех соседей. Рядом с нами жила Анна, лучшая подруга Элизы. Здесь у нас друзей нет. Некоторые дома сдаются туристам, а в некоторых живут люди, которые едва здороваются с нами при встрече.

Мы старались здесь прижиться: кто-то более усердно, кто-то менее. Мои попытки, честно говоря, были не очень настойчивыми. Так или иначе, расстояние, отделяющее нас от американцев, невозможно преодолеть, просто надев модное платье или взяв нужную ноту в светской беседе. Я видела то, чего здешние девушки не видели, я пережила революцию и при всем желании не смогла бы сымитировать ту беззаботность, которую они с таким апломбом демонстрируют. В отличие от них я не могу даже изображать невинность. Наверное, именно поэтому матери ограждают их от меня. Мы здесь отверженные. Все боятся, что мы оскверним стерильную чистоту местного общества, которое словно бы не ведает никаких бед внешнего мира: ни бедности, ни страха, ни насилия, ни смерти.

Когда мы были младше, мать говорила нам всегда улыбаться на людях, быть любезными, смеяться, если мужчины шутят, и льстить их тщеславию. Мама учила меня быть мягкой и податливой, надеясь, что это поможет мне удачно выйти замуж. Сейчас я вся сплошная заостренная сталь, и едва ли кому-то из американцев придет в голову взять меня, такую, в жены. Зачем им брать на себя тот груз, которым я придавлена? Общение между нами если и возможно, то только самое поверхностное, случайное, как между совершенно чужими друг другу людьми. Поэтому я проявляю мало интереса к законному браку.

Камешек попадает мне в туфлю, и я запинаюсь, потому что смотрю не под ноги, а на машину, припаркованную перед нашим домом.

Это непримечательный черный автомобиль, к которому прислонился человек в столь же непримечательном черном костюме и аккуратной шляпе с небольшими полями.