Шанель Клитон - Когда мы покинули Кубу

Я делаю глубокий вдох, и меня словно прорывает.

– Эдуардо участвовал в этой операции. Я понятия не имею, что с ним: жив ли он или сидит в тюрьме.

По выражению лица Ника я понимаю: мои слова для него не новость.

– Мне жаль. Я знаю, что он для тебя важен.

Я не возражаю. Ник прищуривается.

– Я видел вас в тот вечер на балконе. Он тебя хочет, да?

Между нами повисает не заданный Ником вопрос: «А ты его?»

– Он мой друг.

– Пока да, но он явно претендует на большее.

– Ты не имеешь права ревновать.

– Почему?

– Потому что у нас нет будущего, – говорю я уже не зло, а осторожно и мягко: эти слова пойдут на пользу и Нику, и, наверное, мне тоже.

– Думаешь, я не знаю? – Он горько смеется. – Может, однажды твой Эдуардо выйдет из тюрьмы, и ваша дружба перестанет быть только дружбой. Ты посмотришь на него по-новому и увидишь то, из-за чего вокруг него весь сезон увивались все женщины – что бы это, черт возьми, ни было. К тому же он тебе идеально подходит: у вас общие взгляды, общее прошлое. Только им, в отличие от тебя, движет не любовь к Кубе. Он оппортунист до мозга костей. Однако по нынешним временам это не самый большой недостаток. Может, даже достоинство, если учесть, какая идеалистка ты. Вы будете уравновешивать друг друга. Раз он тебя любит, то не даст тебе себя погубить.

– Опять мы пришли к тому, что обо мне кто-то должен заботиться? Кажется, я это уже слышала.

– А чем это плохо?

– Нет, ты все-таки не понимаешь. Впрочем, неудивительно: люди не отмахиваются от тебя из-за того, как ты выглядишь, не улыбаются тебе снисходительно и не говорят, что серьезные разговоры не для твоих ушей: ты, мол, слишком молодая, слишком хорошенькая, слишком женщина и живешь в слишком уютном мирке, чтобы понимать большой мир. С тобой не обращаются как с картинкой, вазочкой или породистой кобылкой. Тебе не дают понять, что вся твоя ценность в красоте, которую можно выгодно продать.

– Если ты такая гордая, то почему позволяешь использовать твое тело как приманку для Фиделя?

– Потому что это мой выбор.

– Неужели? А мне кажется, ты сделала его не без помощи других: ЦРУ, Эдуардо.

– Фидель и его люди убили моего брата. Они за это заплатят. Отец бездействует. Отстегивает, сколько не жалко, в фонд помощи беженцам, но это не в счет. Он думает не о Кубе, а о своей сахарной компании, о богатстве, которое хочет непременно вернуть. Никто ничего не делает.

– Может быть, то, что ты считаешь бездействием, окажется достаточно действенным, Беатрис. На все нужно время. Как бы тебе этого ни хотелось, нельзя требовать, чтобы все изменилось в одночасье.

– Я не только требую. Я сама кое-что делаю. Люди, которые высадились на Плайя-Хирон и погибли, кое-что делали. Эдуардо кое-что делал. А ты и твое правительство – вы не делаете ничего.

– Ты целовалась с ним на той вечеринке?

Несколько секунд я молчу. Таким стремительным переходом от политики к личному Ник сам перечеркивает свой тезис о том, что одно отделимо от другого. В наших отношениях они спутались в один невероятный узел.

– Да.

– Ты с ним спала?

– Нет.

– Но думала об этом.

– Нет, я думала не об этом.

– Тебе понравилось? Целоваться с ним?

Комнату наполняет тишина.

– Не задавай мне таких вопросов.

– Господи, Беатрис! – Ник пересаживается на мой диван и, упершись локтями в колени, хватается за голову. – Я знаю, я ни на что не имею права. Но я с ума схожу, если представляю себе, как он целует тебя, как его руки касаются твоего тела!

– Во-первых, ты преувеличиваешь. Во-вторых, ты и сам хорош: у нас все пошло под откос не только по моей вине.

– «У нас»? Разве «мы» когда-нибудь существовали как единое целое, а не только делили друг с другом украденные вечера? Разве нам когда-нибудь было достаточно того, чем приходилось довольствоваться?

– Как этого могло быть достаточно? Мы с самого начала решили, что у нас кратковременная связь. И все.

– Тогда чего ты ищешь? Кто сделает тебя счастливой? Эдуардо?

– Дело не в Эдуардо, и даже не в тебе, и не в нас. Дело во мне. Я никого не ищу.

– Если так, то зачем же ты его поцеловала?

– Не знаю. Он был рядом, и мне показалось, что так было бы проще – сойтись с кем-то, кто меня понимает и у кого все не так запутанно. Он собирался на войну, он хотел меня, для него это было важно. Поэтому я его поцеловала. А еще я злилась на тебя. За то, что ты соврал мне. И за то, что все у нас так тяжело. На секунду мне захотелось чего-то легкого.

– Легкого? Ты говоришь мне о легкости? Ради тебя я поставил под удар свою репутацию и готов дальше ее разрушать. А тебе нужна легкость?

– Ты женишься. Наш с тобой роман – для тебя всего лишь возможность насладиться напоследок свободой, – произношу я в первую очередь для того, чтобы эти слова получше отпечатались в моем собственном мозгу.

– Почему наши отношения не могут стать чем-то большим, если я тебя люблю?

На секунду все вокруг останавливается.

Потом Ник делает глубокий вдох:

– Я люблю тебя, и это сводит меня с ума. Поэтому, если ты хочешь большего, скажи.

Мы очень долго и осторожно танцевали вокруг слова «любовь», как возле красной черты, которую нельзя пересекать. Убеждать себя в том, что у нас только секс, было проще. А теперь вот, приехали. В детстве я считала это слово каким-то волшебным; видимо, я заблуждалась.

Любовница или жена – сейчас это как будто не важно. Ни в том, ни в другом случае он не будет видеть во мне человека, равного себе. Он хочет, чтобы я отказалась от единственной цели в жизни. Рядом с такой женщиной, как я, ему не построить ту карьеру, которую он планирует.

– С самого начала я была с тобой честна, – отвечаю я дрожащим голосом. – Я не мечтаю о тихой семейной жизни. Из меня не получится идеальная жена политика – устроительница званых обедов. Я не такая и не хочу такой быть. Даже когда я жила на Кубе и только-только начала выходить в свет, подобное будущее уже не казалось мне привлекательным. Теперь, после всех произошедших перемен, оно тем более не для меня.

– Ну и хорошо. Я ничего от тебя не потребую. Просто будь собой. И будь моей.

– Не надо, – говорю я, сглотнув, и сердце разрывается, хотя я поступаю так, как лучше для него. Поступаю правильно. – Возвращайся в Вашингтон.

Ник молчит. Его взгляд словно бы ищет чего-то, за что еще можно зацепиться, чтобы меня переубедить.

– Значит, все? – спрашивает он наконец.

Я киваю.

Внутри меня столько невысказанного и столько чувств, теснящих друг друга, но в конечном счете побеждает желание убежать. Впервые в жизни я веду себя как трусиха.

Влюбилась я тоже впервые в жизни.

Но мы расстаемся окончательно и бесповоротно.

Я сижу в гостиной с книжкой, когда в комнату входит Изабелла. Та дробь, которую выстукивают ее каблучки по мраморному полу, свидетельствует только об одном: моя сестра не находит себе места от беспокойства.