Дарья Истомина - Леди мэр

— Похоже, что скоро. Главное, чтобы наш Алеша — все время на виду и на слуху.

— А самому-то туда не хочется?

Захар Кочет долго раздумывает:

— Я как-то пацаненком в Кремль попал, на комсомольский съезд. Не дышал… От благоговейных восторгов и преклонения… Лестницы, лестницы, лестницы… Мрамор, золото, бронза… И казалось мне, Аркашенька, что именно там, наверху этих лестниц… Над ними даже… Они!

— Кто — «они»?

— Самые умные, самые всеведущие и самые всемогущие. Ну а потом так вышло, что удалось мне одним глазком… туда заглянуть… Над лестницами. И оказалось, что там — ни хрена: ни всемогущих, ни всеведущих.

— Удивились?

— Задумался. Да к тому же и ползти на коленочках даже к ним — жизни не хватит. Так что дошло до меня — лучше быть первым парнем на деревне, чем всю жизнь торчать под московскими лестницами. А что у нас там в Сомове? По сводкам?

— А что там может случиться? Ни хрена. Картошку копать начинают.

Это у них там в области — ни хрена.

А у меня тут в Сомове все…

Я нагло вторгаюсь в порт во время обеденного перерыва. Гаша волочет за мной хозяйственную сумку со здоровенной кастрюлей с вареной картохой и ведерком со свежезаквашенной капустой. Работяги сидят между контейнеров и рубают кто что из дому приволок. Докеры только что разгрузили баржу с какой-то бочечной краской, черны и грязны как черти из преисподней. Уставились на меня недоуменно.

— Ну как, мужики… Закусим? — бесстрашно интересуюсь я.

Гаша выгружает съестное из сумки, и они оживляются.

— Че это, Лизавета? — интересуется самый чумазый.

— Встреча с избирателем. Не видишь… — замечает кто-то.

Я выволакиваю из сумки четыре пузыря водяры.

— Начнем знакомство с моей программой вот с этого… — заявляю я. — Плесните-ка… девушке.

Они пялятся на меня не без любопытства. И набухивают здоровенную эмалированную кружку доверху. Ждут, значит…

Я оттопыриваю наманикюренный мизинчик, выкушиваю водяру досуха, занюхиваю капусточкой.

Они гогочут.

— Слышь, Лиз… И где ж ты так научилась-то? В зоне?

— Моя зона позади, — замечаю я. — А вы в своей еще сидите! Только что без проволоки. Горбитесь тут как крепостные… Без контрактов… Без договоров… А что получаете? А главное, от кого? Кто вам теперь платит?

— Хозяева… всякие… коммерческие. Приходят груза… договариваемся… — нехотя бубнят они.

— Договаривался волк с кобылой, да и копыт не осталось. А грузы для города, для мэрии? Тоже с Щеколдиной… договаривались?

— Ну, тогда же власть имелась. Да у ней как было? Распишись вот тут. Дальше — не нашего ума дело.

— А между прочим, она вас… каждого… как бобика стригла. Это же ей наличкой отстегивали. За каждую баржу.

— А ты откуда знаешь?

— Поговорим?

И так каждый час, каждый день.

Правда, опохмеляться Гашиным рассолом приходится.

Но туманчик уже рассеивается. Проясняется интересная картинка поголовного ограбления Сомова.

В общем-то, почти официального, под акты и справки.

Маргарита Федоровна не брезговала ничем.

Толкнула коттеджникам почти четыре километра завезенных для ремонта городских водопроводных труб.

Оказывается, даже асфальт для главной площади был куплен левый, бракованный.

Поэтому прошлым летом его клали под фанфары, а нынче он как лед под ледоколом растрескался.

Шесть раз на дню Ирка Горохова хлюпает по городскому радио про свое: «Как мать… и как жена…» — но я ее уже не слушаю.

Не до этой сучки как-то…

А тут меня спешно по телефону вызывают в горсуд, куда мы с Карловной и чапаем.

В зале судебных заседаний никого, только судья Марь Антонна за своим столом пьет чай с диетическими сухариками. На столе швейная машинка и атласная судейская мантия с черными кружавчиками — судью у нас распирает габаритно, и она сама эту мантию расшивает пошире. Это она сдуру каких-то эликсиров наглоталась, чтобы похудеть. А рвануло наоборот.

А так она вообще-то тетка ничего. Добрая, добрая, а хрен попрыгаешь.

— Марь Антонна, к вам можно? — просовываю я башку в зал.

— У меня технический перерыв.

— А зачем же тогда звали?

— Погоди… Лизавета, что ли? Тогда заходи.

Мы и заходим.

Судья роется в куче бумаг на столе.

— Тут такое дело, Лизавета… Степан Иваныч звонил с мэрии, возмущался. Им эти… бюллетени печатать надо. На кандидатов. А у тебя двойная фамилия… Не то Туманская, не то Басаргина. Бабки путаться будут. Да и твоего благоверного черта лысого дождешься. Плевал он на наши повестки с высокой колокольни. Ни самого, ни адвокатов. Ты хоть про это знаешь?

— Еще бы.

— Так что развели мы тебя еще утречком. По неявке той стороны. Держи бумажки! Можешь не смотреть: подписано и припечатано! С возвращением фамилии. Так что ты у нас опять невинная девушка… Лизавета Юрьевна Басаргина! Поздравлять или как?

— Не знаю. Спасибо вам, Антонна!

— Ну и ладушки. А ты, мать, бледна, бледна, не то что я. Ничего не лопаю, а расползаюсь на все стороны света. Но ничего… Были бы кости, остальное нарастет.

Тут входит грузная пожилая дама-прокурор в неряшливом мундире нараспах. С авоськами в руках.

— Марья! Ты чего тут торчишь? Опять чаи всухую?

— Что такое, Наталия?

— Пошли ко мне обедать. Внуки с области в гости приехали. Я там такой борщок засобачила! У тебя ж перерыв. Давай-давай…

— Что же ты со мной делаешь, подлая твоя душа? А калории? Мне же нельзя…

— Со мной можно… — торопит ее та.

Они уносятся.

Я просматриваю судейские бумаги. Все верно. Я — Басаргина…

Карловна молчит как-то странно.

— Чего мы еще ждем, Лиз?

— Я тут посижу немножко. Что-то как-то не по себе мне. Ждала… ждала… Вот, смотри…

Карловна, надев очки, просматривает документы. А я пошла бродить по залу. Все как всегда тут. Воняет мастикой для скамеек под публику, хлоркой и тем неистребимо потным духом, который всегда остается от скопища людей.

В зоне, в бараке, тоже так было.

Только там еще и баландочкой поддавало. С казенными капустами.

А тут на прутьях мощной клетки-загона для подсудимых уже и зеленая краска облезла. Когда я сидела в этой клетке, ее только что выкрасили. Веселенький был такой цвет, почти луговой…

Я с трудом глотаю ком в горле.

— А меня здесь и судили, Карловна. Именно здесь.

— И вас держали в этой клетке, Лиз?

— В этой, Элга. В этой. А Маргарита Федоровна Щеколдина сидела тогда вон там, на троне судьи и улыбалась. Она тогда еще в мэры не вылезла, тут дела проворачивала. Знала, что я ни в чем, ни в чем не виновна, и — улыбалась…

— Вы ничего не забыли, Лиз?

— Нет.

— Значит, вы имеете намерение… Как это? Зуб за зуб? Глаз за глаз?

— Око за око.

— Пусть так… Вы намерены возвращать долги? Это будет расплата?