Дарья Истомина - Леди мэр

«Сваты» демонстрируют глубочайшее скорбное недоумение.

— Их превосходительство… не понимают, Юлий Леонидыч.

— Не понимает он, Захар Ильич… Не понимает…

— Ну так растолкуйте…

— Это же уже почти что Москва, генерал. До столицы — рукой подать. И опять же — не Москва. Рыбалка — помереть можно! А охота! А красота! Вот так вот выбежать утречком на бережок… Для разминочки… А перед тобой — родимые просторы, — воркует пиарщик.

— А на берегу… Резиденция!

— Какая еще, к чертям, резиденция?

— Которую я тебе построю! И на крыше твой личный генеральский штандарт! Нет, он просто боится, Юлий Леонидыч.

— Не может быть!

— Трусит, — убежденно замечает Кочет. — Тем более что он, видать, уже все для себя спланировал. Ему бы в Сочах кверху пузом лежать. А на то, что Россия, можно сказать, страдает, чихать он хотел. Кончился генерал Чернов!

Генерал поднимается за своим столом и нависает над гостями. Только теперь понятно, что он просто великан перед этими коротышками.

— Ну, будя… Порезвились… Слишком уж вы усиленно из себя мартышек строите. Этот кабинет кукольных спектаклей не любит, — негромко и сурово говорит он им. — Я области слишком многим обязан. А главное, тебе, Захар Ильич. Если бы не ты, у меня в гарнизонах солдатики на одной перловке сидели бы… И у костров грелись… Из-за отсутствия топлива и электроэнергии… Я добро помню… Да и вижу, что вас что-то прижало. Так что, мужики, теперь давайте всерьез. Что там у вас стряслось-то?

Кочет оборачивается на пиарщика.

— Это не у меня… Это у него… Ты-то хоть на этот раз что-то гарантируешь?

— Нужен сверхмощный, абсолютно неожиданный, эмоциональный удар! Как бы «гром победы, раздавайся!».

— Какой еще, к чертям, гром? Хватит мне тут темнить! Раскладывайтесь!

А в Сомове про то, что Зиновия уже нету в городе и он умотал по трассе не то на Москву, не то на севера на своем крутом «судзуки», с рюкзаком на багажнике, в самом неизвестном направлении — никто ни гугу.

Кроме нас, конечно.

Пущен слух, что Зюнька агитирует за себя среди браконьеров на тонях в районе Кобыльей гривы.

Уже два дня, как Ирка Горохова перестала блеять по городскому радио — как мать, и как жена тож…

Зато почему-то к микрофонам вытащили ветеранов еще той, главной войны, которые еще остались в Сомове в живых. Ветераны вспоминают про Сталинград, Курскую дугу и Берлин… Иногда плачут…

На радиостудии беспрерывно крутят военные песни, типа: «Вставай, страна огромная…» и «В прифронтовом лесу»…

И почему-то усиленно занялись маршалом Жуковым, который к нашему Сомову абсолютно не причастен. Крутятся какие-то старые пленки из архива, в которых мемуарно вспоминается, что маршалу не дали повести страну после войны на гражданке нужным путем. И всячески поминаются нынешние опогоненные главы губерний и городов.

Которые в новых условиях…

Но с армейской закалкой…

Железной рукой…

Искореняя…

Воздвигая…

Добиваясь…

И тому подобное…

По агентурным донесениям от уборщицы из нашего отеля «Большая Волга», пиарщик Петровский абсолютно невозмутим. Ест, пьет и играет сам с собой в шахматы. Его Виктория куда-то исчезла.

В воскресенье я выхожу сама и вывожу штаб в «люди». То есть на центральную площадь, примыкающую к набережной.

Каким-то чудом у нас в Сомове все еще сохранилась эта традиция — по выходным дням при хорошей погоде весь город сползается на площадь. Себя показать и людей посмотреть.

Когда-то это еще не замощенное место называлось «бережок», потом «пятачок», потом «Брод», то есть «Бродвей», откуда гоняли доморощенных стиляг, сейчас эта площадка никак не называется, просто когда говорят: «Пошли туда…» — все понимают, куда именно.

Считается просто обязательным, чтобы молодая мамочка вывезла своего первенца в коляске на обозрение. Впрочем, и пожилые сомовцы, приодевшись, тоже не оставляют площадь вниманием. Тут же не одна семья зачиналась, с хихиканья и взаимного еще дистанционного обнюхивания.

Постоянных торговых точек тут нету. Просто по выходным начинается массовое перемещение тележек и лотков с мороженым, выпечкой и прочим с вокзала и всей набережной.

В открытую торгуют только бутылочным пивом с картонными стаканчиками.

Все, что покрепче, распивается в темно-зеленых густейших кустарниках, которыми площадь обросла мощно и давно, как волжский шкипер бородою.

Дотемна по Волге ползают оба прогулочных теплоходика. Можно даже на острова за день сгонять и вернуться засветло.

Ну и конечно по таким дням Лыков стягивает всех своих ментов к месту скопления народонаселения и бдит сам, наблюдая за обстановкой с порога мэрии, обычно парадный и даже в белых перчатках, для форсу.

Обычно тут часов с четырех дня играет вальсы, полечки и даже кое-что из попсы объединенный пожарно-ментовский духовой оркестр, инструменты для которого, кстати, закупил от своих щедрот Фрол Максимыч Щеколдин, то есть все подавалось именно так, это он местный малый бизнес уговорил раскошелиться…

Но раз в месяц Артур Адамыч выводит на люди свою гордость, то есть наш народный хор. Как бы остатки некогда могучей художественной самодеятельности. Хор здоровенный, по старой памяти считается почетным постоять в нем хотя бы на подпевках. Единственная проблема — мужские голоса. Кончаются они в Сомове. По причине отсутствия нормальных мужиков. Хористки из престарелых, в дополнение к своим кокошникам и сарафано-кофтам, нашим мужикам даже косоворотных рубах нашили, из атласа цветного, с вышивкой по вороту, перламутровыми пуговочками и кушаками.

Не сработало…

В такие дни Артур Адамыч напряжен, нервен, никого не видит и ничего не слышит. К хору он относится более чем серьезно.

Кстати, длинный смокинг, скорее фрак, доставшийся мне от Сим-Сима, мы ему все-так всучили, ушив брюки с лампасиками и убрав лишнее под мышками. Крахмалку с пластроном и новой «бабочкой» просто купили. Но ни одни лакировки на его ножищи не налезли, они у него больные, в каких-то старчески разросшихся суставах, так что мы уговорили нашего Бетховена на обычные осенние боты из войлока. И удобно, и прилично.

Так что нынче наш Адамыч может по дирижерской форменке и самому Ростроповичу вставить. Носится по площади с белой косматой гривой, весь благородно-тощий и черный, как такой музыкальный ворон-воронович…

Хористы уже нагородили мостков из табуреток, досок и прочего, в два уступа.

Агриппина Ивановна шепчет мне:

— Седня за тебя петь будут, Лизавета. Адамыч объявит.

Карловна, потрясенная могучими объемами наших солисток (из каждой щедрой на телеса тетечки можно легко выкроить три таких фитюльки, как Элга), щелкает фотоаппаратом.