Дарья Истомина - Леди мэр

— Гашенька, ляпнуть в нужное время и в нужном месте — не каждому дано.

— А… Ну вас!

Она берет под мышку сонного Гришку и уносит его, что-то приговаривая. Парень за день нахватался таких впечатлений, так устал, что и не брыкается.

— Ну и что вы задумали, дамы?

— Да это же мечта любого европейского замученного сервисом туриста. Дикости хочешь? Первозданности? Туземности? Пожалуйста — программа! «Дорогой Чингисхана». Кибитки на лугах поставить… С такими дырочками сверху…

— Юрты? С шанраками?

— Вот-вот… Идолов навтыкать… Как бы под стоянку ордынцев… Луки-стрелы, щиты-сабли… Лошадок табунчик из Башкирии пригнать… И вперед! Гоняй верхом, пей кумыс, дрыхни в юрте, лопай сырое мясо с костра. И никакой цивилизации. Да что это все я да я?

— Вот именно. Я бы хотела иметь от господина Лазарева хотя бы краткую информацию… Что же это такое — Китай? Ну что вы увидели самое-самое?.. Самое страшное, или самое веселое…

— Самое страшное говорите?.. Ну что ж… Это когда утром в тесном-тесном городе миллиона три совершенно одинаковых китайцев едут на своих совершенно одинаковых велосипедах на работу…

— А самое веселое?

— А то же самое. Они на работу едут, а не на поиски опохмелочки.

Возвращается Гаша, несет здоровенный поднос с заварочным чайником, чашками, сдобой и тому подобным.

— Чай я, конечно, заварила. С вашей коробочки. Только он все одно некрепкий. Прозрачный. Наш-то заваришь, как деготь, сразу видать.

— Гашенька, это такой сорт чаю. Зеленый. Называется «Перо павлина».

— Ну вам видней. Чьи вы тут перья кушаете…

Лазарев заглядывает в заварочный чайник и озадачивается:

— М-да… Позвольте-ка я этот чаек сам заварю. Меня там учили!

— Обучите и меня, господин Лазарев. Я имею склонность поглощать полезную информацию.

— Нет проблем. Где у вас кипяток?

Элга, взяв его за руку, уводит в глубину дома. Агриппина Ивановна загадочно рассматривает меня:

— Я извиняюсь… Засиделись вы тут, Лизавета. А я вот и не знаю…

— Что… не знаешь?

— Вам как стелить-то? Еще отдельно или уже вместе?

— Гаша!! О чем ты?!

— Понятно. Еще отдельно.

Только гораздо позже Карловна мне призналась, что уволокла Алексея Палыча от нас, чтобы благородно сексотить. Когда он начал что-то бубнить про чай, она просто выдернула из его рук чайник:

— Черт с ним, с этим чаем. Весь день Лиз категорически препятствует моим личным контактам с вами, господин Лазарев. Я имею уверенность, что вам она ничего не скажет. Она имеет гордость и достоинство! И презирает тех, кто жалуется…

— Ну, кое-что я уже начинаю понимать.

— Вы не можете иметь никакого понимания! То, что здесь делают с Лиз, — это аморальное гнусное беззаконное злодейское негодяйство!

Через час за столиком с остатками и чаепития и вином сидит один Лазарев. На столе в стеклянных пузыриках горят фигурные восточные свечки.

Я стою под крыльцом с бокалом черного вина в руках.

— Ну вот все мои отключились… Спят… Может быть, и нам пора разбегаться, Алексей Палыч?

— Что-то не хочется.

— А о чем это вы с Элгой шушукались? Нажаловалась уже? Накапала?

— Давайте не будем об этом… Хотя бы сегодня… А?

— Можно…

Он сходит по ступенькам вниз. И только теперь я понимаю, что поездка эта — за пределы — далась ему непросто, резче обозначились впадины глаз, лобешник в новых морщинках.

— Вы на меня не обидитесь, Лиза?

— Пока не за что.

Он вынимает из кармана замшевую ювелирную коробочку с дракончиком, открывает и протягивает мне. Я рассматриваю над свечой на просвет сероватое кольцо из нефрита.

— Это я в Сычуани в одной лавочке прихватил. Говорят, старинное.

— Нефрит?

— Он самый. Китайцы называют его «ию». По слухам, он олицетворяет пять главных человеческих качеств.

— А по виду обыкновенный серый булыжничек.

— Да он разный бывает: белый, зеленый, даже черный. Но всегда мягок по цвету: что означает мягкость души, мягкосердечие.

— Ну тогда это не про меня.

— Да вы наденьте его… Мне объясняли, что камень открывается только на руке — от живого тепла.

— Это мы уже проходили. Слишком уж похоже на процедуру обручения. Это для школьниц, Палыч.

— Почему вы стараетесь меня все время как-то поддеть?

— Это от страха…

Усмехнувшись, я все-таки надеваю его. Кольцо действительно как не из камня. Теплое.

А я раздумываю.

За забором да и в саду торчит до чертовой матери молодых ментов. Им же жуть как интересно, что тут будет. Да и в темном окне кухни белеет Гашкина ночная рубашка. Наблюдает, значит. Ага, еще кто-то показался, силуэтно. Карловна, точно она. Бдят. А в кухне Элга говорит:

— Агриппина Ивановна, Гришка проснулся. Спрашивает, где его сок?

— Да тише ты… Матерь Божья, ну вразуми эту говнючку. Только бы она хоть этого не спугнула.

— О… это просто неприлично… Есть интимные вещи, которые непозволительно наблюдать со стороны.

— А что ж тут наблюдать? Ни мычит, ни телится… Все ля-ля-ля… Вежливый слишком… Ох, вежливый…

— Оставьте Лиз в покое. Ну хотя бы в этот романтический момент.

— Пролялякают до утра без всякого смыслу — вот тебе и все моменты…

Ошибается моя Агриппина Ивановна на этот раз. Ох, ошибается!

Плевала я на все!

Это мой день.

И ночь тоже моя!

Я осторожно трогаю пальцем сухие губы Лазарева. Он осторожно меня притягивает.

— Не надо, Палыч, — шепчу я запоздало. — Я уж и позабыла, как это делается…

— Ничего… Я напомню…

Мы целуемся уже всерьез, сплетясь руками. И именно в этот миг, слепя нас мощными фарами, во двор неспешно заруливает дамская иномарочка, мелодично сигналя. Она тормозит, из машины вылетает оснащенная по писку последней моды эта чертова Долли со своими фотоаппаратами.

Лопается доска в заборе, хрустят кусты за нашей спиной, лыковские пацаны в бронежилетах в один миг отгораживают нас от этого вторжения. Я понимаю, что этой стерве сейчас отвесят так, что мало не покажется.

— Отставить, мальчики… Это моя знакомая… Обычно не кусается… — говорю я как можно спокойнее.

Журналистка ни на миг не дрогнула лицом — она и не в таких переделках бывала.

Более того, эта шимпанзюка картинно озирается, деланно не замечая нас, и вопрошает:

— Ну и где здесь эта недоделанная Жанна д’Арк в лаптях? Мать Тереза? Шиза несчастная?

— Долли… Какого черта?! — не выдержав, ору я.

— Минуточку…

Отступив, она снимает нас со вспышкой. А мы все еще стоим в обнимку.

— Ну и что нам теперь делать? — со смешком целует он меня под ухо.

— Да плевала я на них, — шепчу я ему. — Тащите меня в кустики, губернатор!

Если рассматривать журналистку и издательницу Долорес Кирпичникову (она же Долли) аналитически, то нужно признать, что она целиком и полностью создание искусственное. Не естественное, во всяком случае. Долли есть продукт, созданный многолетними усилиями массажистов, косметологов, пластических хирургов и еще черт знает кого. Кстати, никто не знает, сколько ей в действительности лет. Я тоже.