Дарья Истомина - Леди мэр

В прошлом году она смотрелась лет на сорок, но в нынешнем сильно помолодела.

Ходят слухи, что она вбухала дикие деньги в формирование новой задницы (прежняя была грузновата и несколько грушеобразна), талии и, главное, грудей, прошила личико некими золотыми микронитями и нынче со своей упругой попочкой, утянутая в широкий пояс как оса, с молодыми грудками смотрится как только что покинувшая журфак МГУ дипломница. Выдают ее, конечно, глаза, опытные и умудреннные, как у старой какадушки, но она их отработанно прячет за линзами темно-синего, искусно подобранного оттенка.

Ну, это я, конечно, перебираю.

Потому как зла не хватает на эту проныру.

Если честно, в бытность мою в корпорации «Т» она меня не раз мощно и опытно выручала. Не задаром, конечно. Каждый месяц Белла Львовна втихую вручает ей пухленькие конвертики.

Но нынче она свалилась на меня как черт из форточки. И я сразу настораживаюсь — у Долорес не бывает ничего случайного.

В общем, наутро эта потасканная юница наворачивает на веранде Гашины блинцы со сметаной, а я нехотя прихлебываю чай и раздумываю над тем, какого черта ей от меня надо.

А она блаженно ехидничает:

— Ну, мать, ты даешь! Вся Москва считает, что прекрасная Лиз безвозвратно сгинула в этой черной дыре, а она себе мужика оторвала! Да еще какого! Это же сам Лазарев. Он же популярней любого актера. Мне на журнал мешками от писюх письма идут.

— Откуда ты взялась, Долли?

— Да гоняла тут… Фазенды снимала для журнала… Их по всей Волге нагородили… Замки Броуди! Чуть ли не из каррарских мраморов и ливанских кедров! Выпендриваются, кто круче… Ну а потом подумала: как же тебя мимо? Тем более ночь — по темени в Москву пилить. А у тебя тут, оказывается, кайф… Лепота… тишина… птички… Вот мне бы так жить!

— Попробуй.

— Не… Я дитя асфальта.

— Патлы бы тебе выдрать, дитя!

— Да брось ты! Ну улетел на своей молотилке… Ну вернется… А как же у вас будет-то? Он там в своем губернаторстве, ты тут… Хотя, знаешь, сейчас это модно — семейная жизнь на дистанции! Встречи-расставания! Ну а уж с сексом в этом разе — никаких проблем. Вулканический эффект! И никакой скуки. Медицинский факт!

Я врезаю ей с ходу, в ледяной ярости, шепотком, но бесповоротно:

— Не трогай, Долли! Этого не трогай. Это только мое. И только его. Наше. И этого я никому не отдам!

Первый раз я вижу ее потрясенной. У нее даже новое личико покрывается багровыми пятнами:

— Так это что? Серьезно? Господи! Лизка… Да ты его по правде, что ли, любишь? Без дураков?

А я не знаю, что мне с нею делать…

Вышибить — неприлично…

Оставить?

Так она потом в своем журнальчике такое про нас с Алексеем выдаст — не отмоешься…

Не ко времени она у меня и не к месту, потому как я вся там, с Лазаревым.

Карловна уже мне успела сказать:

— Этот человек спустился к нам со своих административных небес очень вовремя, Лиз. Как Зевес к своей богине. Он несет функцию нашего спасения. И если вертолет — это есть машина, то мы имеем нашего бога из машины.

Но я почему-то подозреваю, что вламывать он там кое-коему будет совсем не по-божески.

Оно мне нужно?

Интересно, а как там ведет себя Захар Ильич Кочет?

…Захар Ильич Кочет, раскрылившись и сияя, летит непосредственно в губернаторский апартамент, вещая еще с порога:

— Ну наконец-то, наконец-то взошло наше ясно солнышко… Ну и как там в Китае?

Аркадий отворачивается, с трудом сдерживая ухмылку, грядущие руководящие втыки он чувствует похлеще любого барометра.

— Китай идет вперед семимильными шагами. Меня больше волнует, куда идет город Сомово? — разглядывает с интересом своего «вице» Лазарев.

— Настучали уже? Ну, народ.

— Посиди, Захар Ильич.

— Можно и посидеть… — Кочет никак не может уловить настроение Лазарева.

— Идем дальше, Палыч? — засматривает в свой блокнотик помощник.

— Идем, Аркаша! Сообщи в прокуратуру, что мне нужна мобильная группа спецов. Главное — по экономическим преступлениям. Но не только… Ревизоров — на коммерческий банк «Согласие», агрофиму «Серафима»… Порт… Пригласи эксперта из пароходства… Что-то там непонятное с грузооборотом… Почему такая контейнерная загрузка? На такой маленький город… Беспрерывно получают табак в тюках, как бы на перевалку… Зачем? Что в действительности везут? Из Ирана, Турции, Болгарии… И куда все это девается? В общем, вызывай народ вот по этому списочку…

Кочет не выдерживает:

— Да в чем, наконец, дело, Алексей Палыч?

— Все нормально, Захарий. Формирую лично под себя команду. Когда там выборы? В воскресенье? Вот в понедельник она и десантируется в город Сомово. И пока я сам не разберусь, что там творится, я оттуда не вылезу… Все! Я — спать… Разница во времени… Черт бы ее… «Москва — Пекин… Москва — Пекин, идут, идут, идут народы… За светлый мир, за прочный мир…» Как там дальше пели?

— «Под знаменем свободы…»

— Правильно. Ну и память у тебя! Как же ты умудрился забыть все, о чем я тебя просил? А? Аркаша, всем отбой! Я сплю! До двух дня. В два — машину к моему дому.

— Позволь, Лазарев… Ты хоть объясни… С чего заводишься?

— Очень мощный запах дерьма ощущается… Многолетний… От курируемого вами городишки, Захар Ильич.

— Что за бред? Да подожди ты… Ну поговорить ты со мной можешь?

— Не испытываю особого желания… сейчас разговаривать с вами, господин Кочет.

Кочет багровеет:

— А когда испытаешь? Свое желание?

— Не знаю. Может быть, и никогда.

— Не по-человечески как-то, Алексей. Некрасиво. Не знаю, чем там тебя загрузили на меня… Но ведь столько лет… Я же к тебе почти что как к сыну…

— Успокойтесь, «папочка»…

Лазарев выходит.

— Похоже, ты горишь, Захар… Ильич… — замечает Аркаша.

— Не смей так со мной! Ты-ы-ы! Сопляк!

…К обеду я с трудом избавляюсь от Долли, запихнув ее вместе с ее аппаратами в харчевню к Гоги.

Который, естественно, бьет копытами при виде московской штучки и начинает атаку на нее со свежей севрюжки:

— Э-э-э… Слюшай, совсем не форель… Но кушать можно… Лизавета, и ты садись, дорогая…

Я с ходу линяю и, конечно, не вижу, как Долли звонит по мобильнику Туманскому. В конце концов она начинает смеяться:

— Слушай, Семеныч… Я же не пальцем деланная. Глазки мне папа с мамой вставили оптически безошибочные. И с нюхом в порядке. Да ты бы на него посмотрел! А главное — на нее! Алло! Алло! Отключился… папашка…

Гоги уже крутится у двери, принимая плащи от Петровского и его угрюмой Викторессы.

Долли снимает со вспышкой. И орет слишком восторженно:

— Боже! Кого я вижу! Маэстро Петровский! Викулечка! Сама себе не верю! Да вы подсаживайтесь…

Виктория нехотя расцеловывается с Долли, Петровский просто кивает, они садятся к ней за столик.