Максим Привезенцев - Дихроя. Дневники тибетских странствий [litres самиздат]

– А, это эффекты кинематографа, – поморщившись, отмахнулся Гринберг. – Эффектней показать замерзание, чем закипание человеческой плоти. Скафандр служит защитой от радиации и отводит излишнее тепло, создаваемое человеком. Это его главные функции… не считая подачи кислорода, конечно.

– Надо же, – хмыкнул Лама. – Вот так веришь во что-то, а на деле оказывается все совершенно наоборот.

– Мы все в плену мифов, – пробормотал я.

Вечером за ужином Ребе вынес на обсуждение вопрос, каким из маршрутов мы покатим обратно: прямым до Лхасы (180 километров по хорошей асфальтированной дороге) или же в объезд (с крюком в дополнительные 100 километров, проездом через старинный монастырь, имевший сложное тибетское название). Все, не сговариваясь, единогласно проголосовали за короткий путь – настолько утомило их наше путешествие. Впрочем, у меня имелся и свой интерес – я хотел как можно скорее попасть в Место Богов, чтобы проверить адрес, куда меня через Джимми направил монах-отшельник из Таши-Дор.

По сути, это был мой последний шанс отыскать дихрою.

Вечером за чтением книги Пятигорского я обнаружил очередную весьма любопытную цитату:

«Высшая, запредельная объективность – это Нирвана, где нет страдания, потому что нет сознания, и в этом смысле Нирвана – немыслима, поскольку всякое, даже наивысшего уровня мышление о ней будет субъективно».

Осмыслить умозаключение автора сразу у меня не получилось, и я, перечитав абзац еще раз, отложил книгу в сторону.

«Значит ли это, что люди охотно терпят страдания при жизни лишь потому, что они приближают их к Нирване?»

Андрей в моей голове только презрительно фыркнул.

«Что?»

«В твоем выводе системная ошибка: люди терпят страдания лишь потому, что верят в Нирвану. Но нихуя никто не скажет тебе, что ее достиг – просто потому, что достигший Нирваны больше не перерождается. И в этом, блядь, заключается главная проблема: ты просто надеешься, что где-то там, в конце ебучей цепочки из перерождений, тебя ждет финал, но ты даже нихуя не знаешь о нем, кроме того, что он будет запредельно объективен. Блядь, да даже мыши хуй полезут в мышеловку, пока не учуют сыр, а тут сыром даже не пахнет, просто ебучие слова, заумно сложенные вместе!»

«То есть ты думаешь, Нирвана недостижима?»

«Я думаю, что нехуй стремиться к тому, о чем никто ничего не знает. По мне, так Нирвана наступит для всех разом, когда миру придет капитальный пиздец, а до того мы просто будем скакать из одного грубого тела в другое, каждый раз заново привыкая ко всей этой хуйне, что происходит вокруг. Когда соскучусь по этой наивной поре, сдохну и прокачусь на этом ебучем аттракционе с самого начала, а пока – нахуй».

Он смолк, а я остался лежать, глядя в потолок.

Было сложно представить, что я уже катался на этом аттракционе бессчетное количество раз. Мысли побеждали сон. Это не был голос Андрея.

«Можно ли как-то обмануть смерть, продлить свою жизнь каким-то способом, или это утопия?»

Помнится, Эйнштейн в начале прошлого столетия сформулировал парадокс близнецов, который, по сути, доказал, что для объекта в движении время течет медленнее, чем для статичного, – иными словами, при равном количестве сердцебиений второй старится значительно быстрее, чем первый.

«Выходит, путешествие и есть этакая… криогенная камера времени?»

Другая мысль тут же осадила предыдущую: разница в возрасте, увы, возникает лишь при стремлении движущегося «близнеца» к скорости, близкой к скорости света. В реальной жизни кругосветные путешествия на мотоцикле в течение 50 лет позволят выиграть лишь миллисекунду.

Но, вероятно, на пороге смерти человек отдаст все ради этой миллисекунды.

«И что насчет мыслей?..»

Учитывая сложность фиксации размышлений или отсутствие оных можно предположить, что разница в старении и деменция ограниченного и развитого «близнецов» будет существенна.

«Хотя… скорость передачи информации в мозге – около 430 км/час… слишком мало для существенного различия во времени… Наверное, единственный бенефит думающего над прозябающим – это путешествия в мечтах. Люди с богатым воображением могут мысленно оказаться в любой точке земного шара, будь то пляж Малибу или вершина Эвереста… Возможно, где-то среди этих фантазий есть и мечты моих прошлых жизней, память предыдущих реинкарнаций?.. Возможно, да, но, возможно, это очередной миф…

«Или, точнее, вопрос веры».

Вероятно, сразу после этого предположения я уснул, поскольку утром, записывая вечернее «мыслеблудие» в дневник, я не смог вспомнить ничего больше.

•••

Сентябрь 1930 года

Больница Агинского дацана. Последняя встреча с Ампилом. Пропавшая голова

В коридорах больницы Агинского дацана, что в пяти километрах от села Урдо-Ага, царила тишина. Гомбожаб Цыбиков лежал в отдельной палате и равнодушно смотрел в окно, за которым ярко светило солнце. Была середина сентября, и природа баловала бурят последними теплыми днями.

«По крайней мере в прошлом году к октябрю уже были ливни… и в позапрошлом».

Цыбиков закашлялся и спешно закрыл рот платком. Когда приступ закончился, Гомбожаб посмотрел на красное пятнышко, которое расползалось по белой с желтизной ткани.

«И зачем было тащиться в эту больницу? Если уж народные методы не помогли, какой прок от пилюль?»

Сейчас, на закате жизни, Цыбиков чувствовал себя особенно одиноко, хотя последние годы и так жил затворником, посвящая себя написанию атеистических трудов. Правда, по просьбе все тех же родных, построил возле хижины своей небольшой субурган – не из искренней веры, а скорее, отдавая дань своему прошлому.

В существовании высших сил Гомбожаб разочаровался давным-давно.

Его возвращение из Тибета произвело настоящий фурор. Санкт-Петербургская академия наук и Российское географическое общество были настолько впечатлены результатами, что Цыбикову моментально предложили должность преподавателя Восточного института вкупе с просторным кабинетом. Инициатор же экспедиции, профессор Савельев, загорелся идеей издать путевые заметки Гомбожаба в виде книги, а из фотографий, сделанных в Тибете, составить полноценный альбом в дорогом переплете.

– Правда, конечно, нельзя будет сказать обо всем, – сразу предупредил Цыбикова Федор Павлович. – Все, что касается нищеты, телесных наказаний и прочего негатива, нам следует сгладить, дабы не портить дружбу между двумя нашими народами, тибетским и русским.

Гомбожаб не возражал. Строго говоря, ему было плевать, как в итоге поступят с его заметками цензоры. Главное, что привез с собой Цыбиков, – это впечатления, это благословение от Далай-ламы и мешочек дихрои, чудесным образом проясняющей ум и позволяющей путешественнику вести диалог с голосом, поселившимся в его голове.