Адель - Хрущёвка

–Не забыл, бабуля. Помню… Всё помню! И деда, и деревню нашу, и о грядках тоже.– Витасик понятия не имел, где муж Любовь Никитишны держал дачу, но виду не подавал, а то мало ли, заподозрит.

–А память-то у тебя, что надо! Так вот, стало быть, приехали мы с тобой на дачу, разложиться толком не успели, а ты заладил на весь двор, мол, купаться хочу, рыб ловить и отдыхать. Я тебе с порогу сказала, что отдых надо заслужить честным трудом. Вот сперва грядки мне все перелопатишь, и иди на все четыре стороны, но не дольше, чем на час, иначе ремнём надаю, мама не горюй! А ты нос повесил, губки надул, со всей злобой выхватил у деда лопату и побежал грядки копать. Дед твой защищать тебя начала, мол, дай, парню отдохнуть, чай не на каторгу приехал. Может и не на каторгу, но грядки он мне все перелопатит. Ты ушёл грядки копать, а ко мне пришла соседка, Клавдия, но я её окликала Петровной. Говорит мне, что корову купила, молока даёт пять ведёр в день. Я ей понятно дело, не поверила, брешет старая, из ума выжила, а она заладила, пойдём ко мне, сама всё увидишь. И действительно, коровка-то у неё чудная, молока пруд пруди. Ну, думаю, дай-ка я ведёрко одно прикуплю. Попросила Петровну обождать меня, пока я за деньгами сбегаю. Она ведро сторожить осталась, а я побежала, сломя голову, домой. Но от тебя и след простыл, словно в воду канул и лопата, на земле валяется, а грядки не перекопаны. Пошла, я значит на речку, схватила тебя за уши, и домой погнала, а там взяла у деда ремень и так отшлёпала, что два дня ты кушал стоя, ибо сесть не мог, болело всё.

–Суровая ты женщина! Суровая…– вторил Витасик.

–Да… Хорошие были времена.– Любовь Никитишна уселась поудобнее, нащупала на изогнутом подлокотнике толстенный пульт и выключила говорящий ящик.

Бабуль, ты чего?– негодовал Витасик, на его памяти, не найдётся случай, чтобы бабушка выключила телевизор. Напротив, ему подчас казалось, что он вещает бесперебойно, круглые сутки.

–Да ничего особенного, только вот в чём загвоздка, ни деревни, ни дачи у нас отродясь не водилось, а дед сколько я его помню, до самого гроба прожил в городе и о речке знать, не знал. А теперь вот, что милок, ты бросай массаж и говори, кто ты есть на самом деле.

–Бабуль, ты, что такое говоришь! Внук я твой Николя!– опешил Витасик.

–Нет у меня внука, внучка есть, это да, а внука нет. И стало бы я его звать Николя?

Витасик оробел, на бледном лбу проступил капли ледяного пота, а душа горела ярым пламенем, то в озноб бросало, то в жар неистовый. Он, точно статуя на городской площади, выпучил глаза пятирублёвые и мысленно искал возможные пути отступления. Куда податься, Витасик понятия не имел. Ой, плохи мои дела, раскусили меня горе-актёра, как орешек грецкий. Не бабушка, а следователь, кого угодно на чистою воду выведет. С виду милая старушка, а на деле рентген машина, насквозь человека видит, да и чуйка у неё отменная, не поспоришь.

Стоял на коленях, как вкопанный, ни шелохнётся и словом не обмолвится, точно говорят, дар речи потерял. Витасик поднял глаза на Любовь Никитишну, но из роли выходить не торопился.

–Бабушка…– начал Витасик.

–А ну цыц… Ты стало быть думаешь, что бабушка слепая, ни зги перед собой не видит. Может и так, не вижу, однако слух у меня обострённый и осязаю я руками, куда больше твоего. Потому не смей мне больше врать, я с первых дней понимала, что никакой ты мне не внук. Да и бывают ли у взрослых людей, до того крохотные ручонки. Но ты не трухай, я тебя не обижу и в обиду не дам, ежели ты, конечно, скажешь всю правду, до последнего слова.

–Тут напрашивается вопрос, а зачем ты со мной комедию разыгрывала, ты думаешь, мне приятно тебе массаж с утра до ночи делать. Да я, как вол на пахоте, до седьмого пота корпею у твоих ног, а ты, оказывается, знала всё с самого начала! Лгунья, каких поискать.– Витасик пошёл на попятную, ближе к телевизору, вдруг старуха в порыве злости учудит чего дурного, пультом, например, запустит.

Но у Любовь Никитишны и в мыслях не было руку на Витасика поднимать, он без году неделя ей внук, пускай и кровь в нём течёт чужая, но душа у него широченная, на всех хватит, да и поверх того останется.

Любовь Никитишна взяла минутную паузу и стыдливо отвела взгляд в сторону.

–Не любят они меня, с тех пор, как муж мой сгинул, они обо мне забыли, как о страшном сне.– Любовь Никитишна пришла в уныние и свесила седовласую голову.

–Кто они?

–Родня моя, кто ж ещё…– Любовь Никитишна развела сырость на обвислых щеках и рукавом тонкой сорочки ежеминутно утирала горькие слёзы.– Было время, они, нет, да захаживали, чаи погонять, а нынче так вовсе обо мне позабыли, словно я им не родная мать, а с боку припёка, опять же незрячая на оба глаза. И тут, откуда ни возьмись, появился ты, ну и я, чтоб одиночество томное скрасить, сделала вид, что ты мне родной внук.

–Ты уж меня прости Любовь Никитишна, если я тебя обижу, но во всех бедах ты винишь родных, однако зло сеешь именно ты, и никто более. Я многое в себе держал, и отныне молчать не намерен. Массаж, да катись он пропадом, и похуже вещи делали, но водить меня за нос, нет уж, тут простите, я умываю руки. Всё! Хватит, натерпелся. Игра окончена, тушите свет господа, я выдохся. Сначала дети в школе от Вас шарахались, потом Вы мужу житья не давали, дочку родную пороли и я уверен, что дочка Ваша, не от хорошей жизни в бега подалась. Что же на самом деле случилось с Вашим мужем, я доподлинно не знаю, однако думается мне, жили Вы порознь и вечно ссорились по пустякам.

–А с ними, иначе нельзя, хлюпиками станут. Уж лучше я им ремня разок всыплю, нежели они начнут пить, курить и наркоманить. Хулиганья мне в доме хватала. Как говорится, суровый нрав, растёт в суровых условиях. Вот ты думаешь, стала бы моя дочурка известным градостроителем, без ежедневной порки. Нет, нет и ещё раз нет.

–Потому она и сбежала от тебя. Тут хочешь, не хочешь, но каждодневную порку мало кто сдюжит. Дети, они ласку любят, их добрым словом ободрять нужно, а не ремнём махать. Что посеешь, то и пожнёшь.

–Дочурка моя упивается плодами Моих! Трудов… И будь у меня под рукой имбирный пряник, вместо отцовского ремня, то выросли бы они все избалованными хлюпиками. А оно мне надо?

–Теперь ты видишь, к чему пряник без ремня приводит. Дети разбежались и кроме меня, тебя некому более навещать. А будь под рукой пряник, то жила бы ты сейчас беспечно и забот не знала.

–А мне и одной живётся хорошо и беспечно. Сама чай поставлю, сама телевизор включу, а большего мне и не надо. Если аппетит проснётся, то я сестричку из больницы домой позову, она-то мне и сварганит супчик.

–Ну, вот и жди, когда сестричка твоя из больницы к тебе наведается, а я домой пошёл. Тошнит чего-то, а чего не знаю.

–Иди-иди и без сопливых справлюсь.– крикнула вдогонку Любовь Никитишна и вновь включила телевизор.