Дмитрий Лиханов - Звезда и Крест [litres]

Так и Сашка молился безымянно, безадресно, истово, слов не выбирая, иной раз и матерясь, и трясясь всем своим скукоженным под бушлатом телом, пылью харкая, глазами слезясь.

Возмездие свершилось. Одни машины, жирно и дружно похлопывая лопастями, подались на базу, а им на смену уже спешили другие – подбирать выживших, покалеченных, мертвых.

Выбрался и Сашка из своей засады. Отряхнул с рукавов, с обшлагов бушлата гранитную пыль. Влажный изнутри от пота треух с фамилией неизвестного ему воина, может, и убитого уже, на изнанке обстучал о коленку. Станцию с удочкой штыревой антенны конструкции Куликова на спину взгромоздил. Подпалил ароматную после всех душевных расстройств и потрясений болгарскую сигаретку «Стюардесса». Следом и другие бойцы повылазили. Запыленные их физиономии солнечно сияли. Боевой дух пер, что называется, изо всех щелей. Пускали яростно дым. Передергивали затворами раскаленных неубиваемых «калашей» со спаренными рожками, валетом перехваченными изолентой. Ржали беспричинно и неугомонно. Радость мальчонок была понятна и в простоте своей очевидна. Вот еще один бой позади. И ты, сучий потрох, снова живой! Это ли не счастье?

Да только метров через пятьсот перехода по сухому гранитному логу к подбитой, тлеющей воньким химическим чадом, вспыхивающей синим и зеленым огнем дежурной «восьмерке» лица бойцов вдруг осунулись, дух боевой враз улетучился.

По обе стороны бортового остова, посреди черных от копоти камней, раскиданы скрюченные, обугленные останки, в которых только по пропорциям, и то неявным, возможно узнать человека. Спаленная до состояния угля кожа и плоть – на ногах, на пузе, на голове – обвалились, обнажая сахарной чистоты кости, ребра, черепа. Их оскал даже можно было принять за улыбку.

Бредущие мимо бойцы, и те бойцы, что только прибыли на поле битвы для вывоза павших; опытные, войною не раз целованные да битые, и те, для кого это было самое первое кровавое сретение, – все они до единого, глядя в пустые глазницы павших, а потом еще долго чуя спиной их насмешливый оскал, испытывали безотчетный ужас. И столь же безотчетную, не иначе как даруемую провидением радость. Не меня!

Пока курили, сгрудившись потным, прокопченным, гомонливым табором возле плоского, с небольшим наклоном валуна, приспособив его под своего рода удобную столешницу, на которую можно выложить фляги с водой, несколько банок тушенки, пакет сухарей и солдатскую радость – рогачевскую сгущенку, Сашка все оглядывал притихшие скалы, уклоны. Некоторые из них, раскуроченные огневой мощью советского оружия, щерились глубокими зияющими дырами, откуда торчали ракетные осколки, тряпичная рвань убитых, но чаще возле них клубилась глухая и безжизненная тьма. Другие откосы, избежав возмездия, кустились мирно куртинами полыни и ежовника. Вспыхивали на солнышке, то и дело прикрываемом снующими облачками, короткими блестками слюды, вкраплениями горного оникса. Такая вот точно вспышка проскочила возле незаметной, прикрытой сухостоем пещерки метрах в двухстах вперед по пологому нехоженому склону. Досматривать ее никто не приказывал, угрозы – явной или скрытой – от нее вовсе не исходило, однако что-то, ни с того ни с сего, Сашку от тушенки и сгущенки отворотило да в бездну поволокло. Ну и ротный отправил вдогонку, раз такое дело, двух своих бойцов. Двух белокурых, аки херувимы, парнишек недавнего призыва.

Подбираясь поближе к пещере, Сашка все отчетливее понимал, что убежище это – с секретом. Прежде всего приметил он вымазанный глиной ствол китайского пулемета, несколько цинков с патронами возле стеночки. Показал глазами пацанам двигаться тише: ножищами по осыпи не шаркать, хвост поприжать и навострить уши. Да прикинуть, куда им всем сваливать, если стрелок вдруг от контузии очухается и начнет палить по сторонам. Однако тот не шевелился. Затвором не щелкал. И даже не дышал. А через несколько шагов оказалось, что его там и вовсе нет. Логово – пусто. Стало быть, место это резервное, изготовленное на потребу будущих сражений.

Протиснулся в него не без труда. Пошарил по углам, обнаружив в одном из них три ручные «лимонки», еще один пулеметный цинк и глиняную деревенскую плошку с заплесневелыми остатками сыра. Пулеметчик покинул свой пост не меньше недели назад. Если не считать крупнокалиберного пулемета, добыча была не слишком богатая. А если учесть, что оружие необходимо еще выволочь да спустить вниз вместе с остальными боеприпасами, то еще и трудоемкая. Впрочем, иных добыч тут и не бывало. Любое благо, даже совсем скромное, солдатское, оплачиваемое всего-то несколькими чеками «Внешпосылторга», приходилось отстаивать, добывать, а порой и вымаливать у того, кто выше тебя, старше, опытнее, сильнее.

Выполз из вражьего логова весь в земляной пыли. С бурыми пятнами пота в подмышках, на вороте. Ступил от створа всего-то два шага вперед, когда послышался короткий, показалось ему, совсем далекий хлопок. Мелькнуло: подорвался кто-то, должно быть. Но в то же мгновение голубая лазурь неба с прытко бегущими облачками вдруг кувыркнулась набок. Сашка упал, пребольно хряснувшись башкой о камень. И только тогда увидел полотняное, бледное лицо одного из облаченных в солдатские бушлаты херувимов. И понял: подорвался он сам.

Ног он не чувствовал. И не видел. Но та поспешность, с которой херувим рылся в своей аптечке, а другой, тоже полотняно-бледный, хрипел о помощи в эбонитовый кукиш рации, не оставляла никаких сомнений, что дело его совсем худо. Закружило.

– Потерпите, тащ капитан, потерпите еще немножечко. Я щас… – лепечет херувим, извлекая наконец из подсумка шприц промедола и с размаху всаживая его сквозь портки в левую Сашкину ляжку.

– Ноги? – спрашивает его Сашка, чуя обреченно ответ.

Парень кивает, ширя зрачки, словно впервые видит отверстую плоть человечью. А может, и правда впервые?

– Сильно цепануло?

– Одну оторвало. Вона, в кустах. Другая болтается… Может, пришьют еще…

Сашка повернул голову, куда показал херувим. Возле куста высохшей акации лежала его нога, какой он помнил ее еще с прошлого дня: в шерстяном носке с вишневым ободком, что связала и прислала с прошлой посылкой мама, в новом, почти не топтанном еще берце, пару которых недели две назад раздобыл на вещевом складе в Джелалабаде взамен обожженных на солдатском костровище по рассеянности дневального. Штанина была черна от крови. Длинная игла сухой акации пронзила ногу чуть выше голени.

– Херушки мне пришьют, а не ногу, – молвил Сашка, казалось бы, обреченно, но тут же добавил по-солдатски рублено, жестко:

– Снимай антенну. Делай жгут. Перетягивай выше отрыва.

Упругий штырь антенны гнуться не желал. Вертелся налимом. Пружинил нещадно. В том числе по морде и самому херувиму. Но тот его, заразу, все ж дожал, догадавшись ослабить натяжку, и тросиком стальным с россыпью алюминиевых втулок обе ноги перетянул.