Дмитрий Лиханов - Звезда и Крест [litres]

Голоса ангельские будто теплыми струями плыли по храму. Накрывали с головой. Проникали в сердечную бездну, пробуждая в ней радость неведомую, чистую – природы вовсе не земной, но вышней. Такие точно чувства, давно позабытые, Киприан испытывал только в невинном детстве своем, когда, простудившись на зимнем карфагенском ветру, лежал в объятиях матери – в тепле, надежности и безусловной любви. Любовь! Именно она входила в его сердце со словами псалма Давида.

– εἰς χεῖράς σου παραθήσομαι τὸ πνεῦμά μου, – изливали душевную патоку псалмопевцы, – ἐλυτρώσω με, κύριε ὁ θεὸς τῆς ἀληθείας. ἐμίσησας τοὺς διαφυλάσσοντας ματαιότητας διὰ κενῆς· ἐγὼ δὲ ἐπὶ τῷ κυρίῳ ἤλπισα. ἀγαλλιάσομαι καὶ εὐφρανθήσομαι ἐπὶ τῷ ἐλέει σου, ὅτι ἐπεῖδες τὴν ταπείνωσίν μου, ἔσωσας ἐκ τῶν ἀναγκῶν τὴν ψυχήν μου καὶ οὐ συνέκλεισάς με εἰς χεῖρας ἐχθροῦ, ἔστησας ἐν εὐρυχώρῳ τοὺς πόδας μου. ἐλέησόν με, κύριε, ὅτι θλίβομαι· ἐταράχθη ἐν θυμῷ ὁ ὀφθαλμός μου, ἡ ψυχή μου καὶ ἡ γαστήρ μου. ὅτι ἐξέλιπεν ἐν ὀδύνῃ ἡ ζωή μου καὶ τὰ ἔτη μου ἐν στεναγμοῖς· ἠσθένησεν ἐν πτωχείᾳ ἡ ἰσχύς μου, καὶ τὰ ὀστᾶ μου ἐταράχθησαν. παρὰ πάντας τοὺς ἐχθρούς μου ἐγενήθην ὄνειδος καὶ τοῖς γείτοσίν μου σφόδρα καὶ φόβος τοῖς γνωστοῖς μου, οἱ θεωροῦντές με ἔξω ἔφυγον ἀπ’ ἐμοῦ [108] В руки Твои предам дух мой: Ты избавил меня, Господи, Боже истины. Возненавидел Ты впустую соблюдающих суетное; но я на Тебя, Господи, уповал; возрадуюсь и возвеселюсь о милости Твоей, бо Ты призрел на смирение моё, спас от бедствий душу мою и не заключил меня в руках врага, поставил на просторе ноги мои. Помилуй меня, Господи, ибо тяжко мне; смутилось от гнева око моё, душа моя и внутренность моя. Ибо истощилась в страдании жизнь моя, и годы мои – в стенаниях; ослабела в нищете сила моя, и кости мои сотряслись. Для всех врагов моих я стал поношением, и особенно – для соседей моих, и ужасом – для знакомых моих, видящие меня вне дома бежали от меня. (Пс. 30:6-12) .

«Вразумлю тебя, наставлю тебя на путь, по которому тебе идти; буду руководить тебя, око Мое над тобою» [109] Пс. 31:8. , – слова эти, аки свет Александрийского маяка, вдруг осветили грядущий путь Киприана. Казалось, Сам Господь направил его на путь истины. И возликовал вместе с ним.

Рубаху кипенно-снежную надевают. Миром драгоценным, напитанным запахами аира, коричника, смирны мажет епископ глаза, лоб, уши, уста. И всякий раз повторяет: «Печать дара Духа Святаго. Аминь». Миро густой слезой стекает со лба. С глаз. Щекочет щеки. И сами собою расплываются в улыбке уста. Необъяснимая, беспричинная радость переполняет всего Киприана от макушки до пят. Хочется петь. Кричать безудержно, изливая на всякую, даже самую крохотную тварь, на каждого встречного-поперечного и на весь этот мир безграничную лучезарную радость. Да и епископ, глядь, улыбается. И дьякон Феликс светится единственным своим глазом. И народ – богатые и нищие, увечные и лощеные – всяк источает любовь и радость. Словно цветы на весеннем лугу. Птицы беспечные на заре. Прозрачные тельцем мотыльки-однодневки, для которых и сама жизнь короче суток, и те толкут воздухи радостно и беззаботно. Видать, для того только и создал их Господь!

Анфим между тем уж омыл свои руки и вновь вернулся к амвону для прочтения проповеди, к которой готовился с прошлой ночи. Сегодня он хотел сказать людям о покаянии.

– Скажу вам, что покаяние – указанное и заповеданное нам благодатью Божьею, вновь призывает во благодать Господа, – раз познанное и принятое никогда после этого не должно быть отвергаемо повторением грехов. Уже никакое прикрытие неведением не извиняет тебя в том, что, позвавши Господа и принявши Его заповеди, наконец покаявшись во грехах, ты вновь предаешься грехам. Значит, чем больше ты далек от неведения, тем более ты погрязаешь в упорстве. Если твое покаяние имеет основу в том, что ты начал бояться Господа, то почему ты пожелал уничтожить то, что делал ради страха, как не потому, что ты перестал бояться? Ибо не иная причина изгоняет страх, как упорство. Если даже не ведающих Господа не может спасти от наказания никакая отговорка, ибо непозволительно не звать Бога, ясно открытого и познаваемого из самих небесных благ, то насколько же опасно пренебрегать Бога, Которого познали. А пренебрегает тот, кто, получивши от Него познание добра и зла, вновь возвращается к тому, чего он научился избегать и уже избегал, и, таким образом, посрамляет познание свое, то есть дар Божий: он отвергает Даятеля, пренебрегши даянием; он отрицает благодеяние, не оказывая чести благодеянию. Каким образом он может быть угодным Тому, Кого дар он презрит. Так, в отношении к Господу он является не только непокорным, но и неблагодарным. Немало согрешает против Господа далее тот, кто, отрекшись в покаянии от врага Божия – диавола и покоривши потому его Богу, вновь своим падением его возвышает и делает себя предметом его радости, так что лукавый, вновь возвративши свою добычу, радуется в противность Богу. Не страшно ли даже сказать, а для назидания нужно сказать: он предпочитает Богу диавола! Ибо кажется, что тот произвел сражение, кто познал обоих, и что, по обсуждении, он призвал лучшим того, коему пожелал вновь принадлежать. Таким образом, кто чрез покаяние во грехах решил принести удовлетворение Богу, тот чрез другое покаяние – покаяние о (своем) покаянии приносил бы удовлетворение диаволу и тем более был бы враждебен Богу, чем угоднее Его врагу.

Говорил епископ размеренно, выстраивая каждую фразу на догматический манер, не требующей возражений или дискуссий. Голос его зычный звучал в храме все громче, ниспадал со сводов, слышался, казалось, даже за пределами храма, а может, и за пределами городских стен. Прихожане слушали его со вниманием трепетным. Молча. Затаенно. Иные лишь слегка прикрыли очи в оцепенении. А те потупили взор, осознавая свою многократно исповеданную греховность.

Литургия верных, на которой Киприан стоял ныне в числе призванных и избранных, длилась долго. Благоухал ладан в углях. Пел псалмы ветхозаветные хор. Дьякон выносил Евангелие. А епископ его в голос читал. Благословлял хлеб и вино. Свершал над ними проскомидию. Тихо, едва различимо повторял и повторял тайные молитвы, что чудесным образом превращали хлеб и вино в Тело и Кровь Господню. А там и до Евхаристии рукой подать.

К агапе сходились в молчании. Шаркали сандалиями по полу. Скрипели деревом лавок, рассаживаясь вокруг стола. Наконец устроились, оставив почетное место в центре стола для епископа и еще одно, подле него, – пустым, поскольку на месте этом незримо присутствовал теперь с ними и Сам Спаситель. Сутью своей агапа напоминала всем собравшимся в ней о Тайной вечере, последней трапезе, что провел Христос с учениками своими, где и зародилось таинство это, соединяющее человека с Господом, делающее и его Божественным.