Андрей Дробот - Двенадцать месяцев восхождения

Мораль: наверху ценят не за работу, а за преданность, а к перекосам все быстро привыкают.

О самозакапывании

Один человек работал землекопом. На протяжении многих лет он копал сам себе яму себе в удовольствие. Яма год от года становилась все глубже и глубже, но землекоп, будучи поначалу полон сил, настолько легко из нее выпрыгивал, что почти не замечал ее глубины.

Время шло, землекоп продолжал углублять яму, но сам сильнее не становился, и однажды, когда он в очередной раз вылезал из ямы, ощутил, как задрожали руки, как неровно стукнуло сердце, как ноги заскользили внутрь ямы…

Помогли землекопу, вытащили его, попросили яму более не копать, предложили купить лестницу.

Однако сила привычки оказалась такова, что землекоп не смог остановиться. Он не мыслил себя в числе живущих без положительных эмоций и жизнеутверждающего заряда, какие получал от рытья ямы, поэтому яма продолжала углубляться, хотя уже и не такими быстрыми темпами…

Прошло еще время, землекоп уже выбирался из своей ямы только с помощью лестницы, которая для него стала как спасительная таблетка для тяжелобольного. Но лестница тоже не бесконечна… Тут бы землекопу остановиться. Он и сам это понимал и частенько бросал работу. Но стоило возникнуть какой-нибудь провоцирующей случайности, вроде личного порыва, предложения друзей или близких, или коллег по работе, или начальника, как землекоп срывался и опять начинал копать, и однажды докопался до той степени, что уже и не смог выбраться из этой ямы даже с помощью лестницы…

Мораль: каждый копает себе яму своими вредными привычками и фанатичными, застревающими в сознании, стремлениями, которые лучше не заводить, потому что эти привычки и стремления заводят туда, откуда не выбраться.

О курортном лечении

Один медведь повадился ездить на курорты, где пил минеральную воду, лежал в ваннах, наполненных минеральной водой, мазался грязями. Он до того исполнился заботой о своем здоровье, что следил за ним до самой смерти, после которой встретился на небесах со своим медвежьим богом.

– Ну как ты жил, дорогой медведь, отчитывайся передо мною, – сказал медвежий бог.

– Я внимательно следил за дарованной тобою жизнью, поддерживал свое тело в здравии, ездя по курортам, – сказал медведь и выпятил свою грудь с тем расчетом, чтобы на нее легче было повесить райскую медаль.

– А с чего ты взял, что мне нужно, чтобы ты заботился о своем здоровье? – удивленно спросил медвежий бог.

– Как так? – в свою очередь удивился медведь. – Как дороги для меня предметы утвари моей берложьей, и я хвалю тех, кто за ними следит, так я думал, что и жизнь, дарованная мне тобою, твое, по сути, имущество, важна для тебя.

– Жизнь, конечно, для меня важна, – согласился медвежий бог. – Но с чего ты, медведь, взял, что мне важно, чтобы ты за нею следил и употреблял свои силы на то, чтобы за нею следить, а не жить полноценно. Даже предметы твоей утвари важны для тебя не тем, что они в сохранности и блеске, а в том, чтобы ими пользоваться, чтобы эти предметы доставляли наслаждение своим применением.

– Приведите сюда медведя-балагура! – крикнул медвежий бог.

В божественную медвежью берлогу вошел медведь-балагур, придерживая на груди медвежью гармонь.

– Ну-ка сбацай чего-нибудь! – попросил медвежий бог.

Медведь-балагур сел на позолоченный пень и заиграл медвежью камаринскую. На морде медвежьего бога заиграла улыбка.

– Вот она жизнь! – сказал Бог. – И прожил медведь-балагур не меньше твоего, и никаких минеральных ванн он не принимал, и грязи на себя не накладывал, ну за исключением если в молодости по пьяному делу в болото не провалится. Всю жизнь он не уставал повторять: жизнь наша в руках нашего медвежьего Господа. И это действительно так. Вот смотри.

Медвежий бог взял в руки ножницы и показал медведю, любителю оздоровления, на множество нитей, спускавшихся с потолка божественной берлоги до самого пола, выложенного божественным мрамором.

– На нитях подвешены жизни медведей, обитающих на земле, и каждый день я обрезаю их множество. Если ты думаешь, что я смотрю, к кому каждая нить протянута, ты глубоко ошибаешься. Я обрезаю ближайшие нити, которые мешают мне ходить по берлоге, которые мешают спать, мешают смотреть в окно за вашей жизнью… Каждый день обрезаю, а назавтра моя берлога опять полна этих нитей.

В этот момент медведь-балагур закончил исполнять камаринскую, а медвежий бог обрезал очередную нить, и в райскую берлогу вошел медвежонок.

– Конечно, я этого не хотел, – извинился медвежий бог. – Просто так получается. Конечно, лечитесь, если вам это нравится, но это не главное, главное состоит в том, что нет никакого главного, кроме того, чтобы вам было интересно жить, и я не унывал.

Мораль этого повествования состоит в ответе медвежьего бога.

Об основании и поддержке таланта

На стене висела прекрасная картина, не помню, какому художнику она принадлежит, но очень известному, но что самое главное – любимому. Зрители не могли налюбоваться на чудесное сочетание красок, на изящество линий и великолепие сюжета. Они приходили к картине и чтобы наполнить свою душу прекрасным, и чтобы восхититься, и чтобы получить совет, который они всегда находили в картине…

Череда поклонников и поклонниц не прекращалась. Годы, столетия летели в постоянном восхищении этой картиной, и картина не переставала привлекать к себе внимание и одаривать, щедрость ее переходила все границы, поэтому зрители уходили одухотворенными и где-то в своей области деятельности отдавали подаренное этой картиной и достигали вершин.

Стена смотрела на происходящее с непониманием: как таким серым, темным созданием, каким она видела картину с тыла, может восхищаться зритель на протяжении многих лет?!

– Серость, какая серость исходит от тебя, картина, – причитала стена и корила картину, висевшую на ней. – Ты бы хоть на нормальную работу устроилась, повесила на себя что-нибудь. Твое везение – временное, кто-нибудь обязательно разглядит твою серость и темноту, а если не разглядит, то я напишу куда надо.

Картина огорчалась от докучливой и унизительной въедливости стены, все-таки стена не была ей чужой и выполняла свои обязанности по отношению к ней педантично и надежно. По сути, стена была близкой подругой. Однако картина не реагировала на упреки стены, а продолжала радовать зрителя. Стена же исполнила свое обещание. Она написала куда надо…

Но кто обращает внимание на написанное на стене?

Картину, конечно, сняли со стены, но лишь на время, чтобы закрасить нехорошую надпись, а потом картина вернулась на место. Стена по-прежнему хмуро нудила, картина по-прежнему висела, так и продолжалась эта совместная жизнь.