Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

«Ушла от него»… Я тут же представил себе душераздирающую картину – моя прабабушка Эмма покидает родной дом, взяв на руки двоих малюток, а еще двое тащатся за ней… У прабабушки, кроме Лизы, были еще две дочки – Соня и Рена и сын Абраша. И все же она сочла необходимым, расстаться с мужем… Не побоялась! А ведь в то время для азиатских женщин развод был чем-то почти немыслимым, позором, преступлением…

Прабабушка Эмма… Я ее видел только на фотографиях, она умерла в год моего рождения, десять лет назад. Но слышал о ней нередко: все, кто знали прабабушку, очень тепло и уважительно ее вспоминали. Она была наделена доброй и отзывчивой душой, многим помогала. Почти все ее дети пошли в нее. Кроме одной из дочерей…

И вот эта самая дочка – моя бабушка Лиза – каждое утро подходила к комоду, туда, где красовалась в рамке большая фотография ее отца, и именно там произносила короткую молитву. Мало того, глядя на фотографию, она, воздев руки, вполголоса воздавала ему благодарения… За что же, спрашивается, благодарила она человека, от которого ее мать бежала с четырьмя детьми, в том числе и с нею? Поди пойми…

Выходя утром на кухню, я был уже готов во всех подробностях рассказать, как и что произойдет дальше.

– Доброе утро, – поздоровался я.

– Доброе, доброе, – продолжая хлопотать, отвечала бабушка. – Умывайся скорее!

Бабушка была в своем обычном домашнем неярком платье с узорами, в тапочках с белой пушистой оторочкой. Левая рука ее, закинутая за спину чуть выше поясницы, словно бы приготовилась к тому, чтобы потереть больное место в тот момент, когда бабушке захочется пожаловаться на «спиндилез». В правой руке бабушка держала сверкающую, начищенную кастрюльку.

Одним из несомненных достоинств бабушки Лизы была ее потрясающая чистоплотность. Дом она содержала в идеальном порядке и требовала того же от других. Уборщица, которую бабушка нанимала, просто изнывала от ее указаний и придирок.

– Мыть так мыть, – поясняла бабушка, тыча пальцем в очередной, недостаточно вылизанный уголочек. – Здесь же полно грязи!

Каждое утро таким вот «невылизанным уголочком» оказывался я… Умывальник находился на кухне, процедура омовения происходила у бабушки на глазах, и начиналась она с утреннего урока по мытью рук.

– Не так. Совсем не так! Потри вот здесь… – бабушка похлопывала по тыльным сторонам кистей. – Теперь смывай… А теперь намыливай опять… Три! Сильнее три!

Умывался я так же, как, наверно, и большинство детей (вспомним Тома Сойера): либо просто ополаскивал руки водой, либо чуть намыливал ладони и тут же смывал мыло. Но при бабушке это не проходило! Приходилось выполнять все ее указания. И все равно бабушкино лицо искажалось гримасой:

– Ой-ей-ей, какая грязная вода! Ну-ка, мыль снова…

Наконец, я получал разрешение вытирать руки. Бабушка опять начинала охать:

– Посмотри, какое грязное полотенце! За один раз!

Не знаю, как назвать черту характера, которая не позволяла бабушке оставить без внимания и без руководящих указаний хоть что-то, хоть какую-то мелочь из происходящего вокруг. Может быть, стремление к лидерству, не получившее должного осуществления? Так или иначе, все, что происходило в поле ее зрения, должно было быть откорректировано, исправлено, улучшено.

Иногда бабушке удавалось давать свои указания спокойно, но обычно она сразу же начинала нервничать. Вспылить, накричать – это ей ничего не стоило. Это тоже было чертой характера…

Приходя в возбуждение, бабушка выглядела довольно смешной. Она так трясла и помахивала головой, что крепдешиновая косынка становилась дыбом, соскальзывая с рыжеватых волос. Глаза ее расширялись, брови резко приподнимались. Широко расставив ноги, подняв правую руку, бабушка, как опытный оратор, выступающий перед большой толпой, сопровождала свою речь выразительными движениями указательного пальца.

Глядеть на это было интересно, но, конечно, не в тех случаях, когда объектом бабушкиного внимания становился я сам.

Выполнив все требования, я отходил, наконец, от умывальника. Пытка была окончена. До обеда…

А бабушка Лиза уже снова хлопотала возле плиты.

В кастрюльке, стоявшей на огне, готовилось любимое дедово блюдо – чойи каймоки. Блюдо это – старинное, азиатское.

Молоко вливалось в кипящий, крепко заваренный черный чай. Эту смесь немного подсаливали и некоторое время продолжали кипятить… Дозировка молока, чая, соли, длительность приготовления – до кипения и после – все очень важно, от всего зависит вкус чойи каймоки. Кроме того, его необходимо помешивать. Бабушка Лиза опускала в кастрюльку пиалу и, наполнив ее, медленно выливала обратно… Неповторимый аромат разливался по кухне.

– ВалерИК, готовь скорее чайник!

В отличие от бабушки Абигай, которая произносила мое имя певуче и мягко – «Ва-а-ле-ерь-ка», почти всегда ласково улыбаясь, бабушка Лиза окликала меня, как, впрочем, и всех, – строго, серьезно и к тому же с ударением на последнем слоге – «ВалерИК», почти что это «ИК» выкрикивая.

– Достань косы, пожалуйста.

Бабушка указала на нижнюю полку, где находились большие пиалы, чтобы я, не дай Бог, не ошибся и не взял бы, чего не следует.

Посуда у нее стояла в строгом порядке. Молочная, как предписывает еврейский закон, не смешивалась с обеденной. Ту и другую никогда не мыли вместе. И если бабушка даже удалялась в спальню подремать пол часика после обеда, она, услышав звон посуды, тут же просыпалась и громко напоминала о порядке или выскакивала сама, чтобы проследить, что творится на кухне.

Чойи каймоки было готово. Мы с дедушкой уселись за стол. Бабушка только подавала, завтракала она всегда позже, одна. Завтракали мы с дедом в зале, у окна, которое выходило в соседский садик. Вот странно, я никак не мог понять, чей это садик и как в него попасть, хотя много раз пытался сделать это, разгуливая по окрестным переулкам…

Таинственным казался мне этот сад. Он был совсем маленьким, не шире нашего зала, только подлиннее. Со всех сторон его огораживали стены соседних домов, потому и непонятно было, кому он принадлежит. Может, был он ничьим, но только вот что странно: в саду рос куст красных роз, единственный куст, и кто-то ухаживал за ним.

Других окон в зале не было и мой любимый двор отсюда не просматривался.

Землю, на которой стоял теперь его дом, дед Ёсхаим купил в 1933 году за тысячу рублей. Это был сад без каких-либо построек, весь засаженный черешнями. Строительством дед занимался сам.

Он иногда рассказывал мне об этом, но довольно скупо. А я слушал с огромным интересом и даже с волнением. Я очень живо представлял себе, как дед, босой, с закатанными штанам, топчет глину для замески…

Глина вязкая, тяжелая, мокрая, смешанная с соломой, месить ее нужно часами… И вот уже появились стены, вот дед вдвоем с другом поднимает и кладет под крышу поперечную балку…