Ким Корсак - Предел погружения

Артур кивнул, сложил руки под грудью.

– Итак. Предположим, что ты кое-как протиснулся через аварийный люк или, не приведи Господь, через торпедный аппарат. Ты ещё будешь заучивать алгоритм действий в обоих случаях – так, чтоб впечаталось в мозги. Так вот, если ты в этом самом гидрокостюме помчишься наверх, как пробка из бутылки шампанского, с тобой, возможно, всё будет в порядке.

Выдержав драматическую паузу, он наклонил голову набок:

– А возможно, твоя кровь запузырится, как шампанское в этой самой бутылке, и ты отдашь концы, ещё не добравшись до поверхности. Зависит от глубины, с которой ты будешь подниматься, и от того, как долго ты на этой глубине пробыл.

Артур неспешно прохаживался вдоль пультов, поблескивая глазами. Похоже, ему нравилось просвещать наивного парня с гражданки.

– Дело в том, что, когда ты дышишь в атмосфере высокого давления, в кровь поступает очень много азота. На глубине он безвреден, но когда ты начинаешь подъём, давление падает – и что, по-твоему, делает азот?

Без сомнения, Артур намеревался ответить на свой вопрос сам, но Сашка пожал плечами:

– Выделяется в кровь и превращается в пузырьки. Если они закупоривают крупные сосуды, человек может погибнуть.

Карие глаза недоверчиво прищурились. Сашка усмехнулся, разглядывая изменённые удивлением черты Артура, напряжённую складку у губ.

– Я курсовую писал по кессонной болезни, – легко сказал Сашка. – Так что можем обойтись без теории. Сэкономишь полчаса сна и пару оргазмов.

– Нихера себе у вас курсовые, – Артур покачал головой. – Это где ж такому журналистов учат?

Ой.

Сашка быстро наклонился – вроде как поправить тапок на ноге, одёрнуть штанину. Только-только успокоившийся пульс вновь заколотился.

– Ну, я о дайверах писал, – он выпрямился, взглянул Артуру в глаза. – Заодно и про кессонку собрал материал.

Артур, помедлив, кивнул.

– Тогда пошли – покажу тебе, какие штуки мы используем, чтобы выходить, не рискуя подхватить кессонку.

Вершинин стоял под вывеской и курил. Повлажневшая ладонь крутила и мяла телефон – он уже отправил смс-ку, и вторую, и третью.

Он не очень хорошо помнил, что именно было в них.

Он ждал звонка. Знал, что звонок будет.

Или он обыщет весь Питер и вытащит этого… этого…

Пусть смотрит в глаза и отвечает. Хоть раз пусть не зассыт.

Дождь уже начинал накрапывать, за ворот падали первые капли. Вершинин затушил сигарету, кинул её в урну, зашёл под козырёк.

Трам-там-там по карнизу.

Телефон ожил, завибрировал. Вершинин ткнул пальцем в кнопку, прижал его к уху.

– Алё? – голос тихий, напряжённый. – Дядь?

– Сашка! Сашка, твою –

Мать-мать-мать! – загремело каплями по карнизу, пульсом в ушах Вершинина.

– Ты какого… ты какого хуя, блядь, в Питере делаешь?

Мнётся. Сопит что-то.

– Мне с лодки докладывали, что ты на борту! – закричал Вершинин. Дождь ливанул, зашипел, даже под козырьком лицо обдавали брызги. – Кочетов не мог так меня наёбывать! Он бы не продался, даже если б ты ему свою квартиру отписал! С почкой, лёгким и анальной девственностью в придачу!

– Дядь Слав, – вздохнул Сашка в трубку. – Извини.

Вершинин помолчал, глотая холодный чистый воздух ливня. Постоял.

– Саш, – тихо сказал, устало, чувствуя, как ноют перетруженные связки. – Хватит игр. Это уже не розыгрыш. Ты кому-то отдал документы, так? Кому-то из своих больных на голову дружков. И не знаю, как, но этому человеку удалось попасть туда вместо тебя. Это очень серьёзно, Саш. Пострадать могут все – и он, и ты, и я.

– Дядь Слав, честное слово, на лодке ни один…

– Стоп, – выдохнул Вершинин, – это не для телефона. Приеду – поговорим.

Сглотнув, он добавил:

– Скажи только, кто.

– Дядь Слав, честное слово, я даже не предлагал, – забормотал Сашка. – Я только сказал, что мне там будет очень плохо, а она посмеялась и говорит, дескать, знаю, как тебя спасти…

Вершинин почувствовал, как ему в загривок впиваются тонкие острые иглы – одна за другой.

– Саша, – пропихнул он сквозь спазм в гортани. – Кто?

– Замечательно у вас выходит, Александр Дмитриевич.

Замполит наклонялся, заглядывал через плечо. Густо-серая тень от его головы ложилась на ватманский лист и тут же вновь уползала: он спохватывался, отступал на шаг. Ходил кругами, снова наклонялся:

– А акулу, может, побольше сделать? И позубастей?

Можно и позубастей, долго ли. Так-то хуже всего, когда со стороны пытаются влезть и рассказать тебе, каким должен быть твой рисунок. Но ведь эти плакатные лодки, катера, акулы – это всё ненастоящее, вроде как в школе на рисовании. Учительница подходила и говорила: вот здесь подтереть, а тут заштриховать. И надо было подтереть и заштриховать поскорее, пока не прозвенел звонок, потому что рисование было последним, а дядя ждать не любил, его резкий голос прокатывался по всему коридору: «Ну где ты там, а? Слышь, пацан, Альку позови!»

«Кого?»

Алькой её в школе никто не звал. Сашка да Сашка – а вот дядя путался и сердился: «Это ж надо было так назвать – Александр и Александра! А вам-то самим не стыдно надо мной шутить? Понятно же, что я щас зову не тебя, а того, кто окно разбил!»

Он пытался называть её Шуркой, но от этого имени она отказалась твёрдо. Сошлись на Альке, мало-помалу даже брат привык.

Ну а здесь, на лодке, путаться не приходилось. Сашка. Александр Дмитриевич Вершинин, будущий журналист.

Вот с кессонкой она не прокололась чудом. Похвастаться захотелось, утереть Караяну нос. Сейчас бы стояла уже перед командиром, старпомом, замполитом, особистом и давала бы показания о том, как она докатилась до жизни такой.

А в самом деле – как?

И ведь уже почти не нервничала, переодеваясь, пока Илья Холмогоров мирно валялся у себя наверху или уходил на вахту. И не гадала, может ли кто-то что-то разглядеть под её робой, по-научному – РБ, костюм радиационной безопасности. Насчёт душа она вначале беспокоилась больше всего, но оказалось, что ей вполне по силам вымыться и переодеться за пару минут, пока смена ещё не пришла с вахты на помывку, а воду в цистерну уже подали.

Никому на корабле особо не было до неё дела, и, пожалуй, её это более чем устраивало.

Всё-таки правильно Караян сказал, провожая её в отсек: страшнее всего, когда человек начинает осваиваться в опасном месте. Тут-то он и теряет бдительность.

Ладно. В другой раз она так не ошибётся. А Артуру ведь не повредит немного пересмотреть свои представления о журналистах, правда?

– Вот хорошо, Александр Дмитриевич, давайте так оставим. А знаете, что я думаю?

Нет, конечно, она не знает. Что на уме у Константина Иваныча, не один оракул не предугадает.

– Давайте мы с вами к картинкам сделаем подписи! В стихах.