Владимир Москвин - Раз пенёк, два пенёк

Грендельман, выслушав признание стукача, похлопал его по плечу:

— Молодец, хорошо, что сказал. Меры примем обязательно. Иди, ложись спать, поздно уже.

И только теперь Панкратыч сообразил, что путь домой ему заказан! За подобную выходку Петя может легко рожу начистить. Да и этот, кавказец — опасный человек. Вона, как глаза горят! Нет, домой нельзя.

— Лаврентьич, а за информацию… вознаграждение какое-нибудь положено? — полюбопытствовал предатель.

— Трёшку, на вот, — презрительно ответил директор.

Иуда, воистину! Грендельман не желал больше разговаривать с Панкратычем и демонстративно отвернулся от него. Длинноносый пьяница растворился в сумерках.

Наум Лаврентьевич криво усмехнулся:

— Видал, какие у нас сознательные граждане имеются? Друга сдал за трёшницу, тьфу! Придётся поставить в курс участкового. А ты передай этим архаровцам, чтобы не занимались ерундой. Добро, Ваня?

Фельдшер молча кивнул в ответ.

Панкратыч купил самогонки — Павла обогатилась ещё на три рубля. Взяв спиртное, мужчина прикинул: куда податься в столь поздний час? Ответ напрашивался сам собой. Ну, конечно, к Малофею! Бывший плотник бодро зашагал по лужам — недавно прошёл короткий летний дождь.

Он уже подходил к дому старого охотника, когда услышал ужасный крик. Самогонка выпала из рук Панкратыча, а сердце провалилось куда-то в низ живота. Руководствуясь древним инстинктом самосохранения, мужчина нырнул в придорожный бурьян. Никак, упырь людей убивает?

Он долгое время лежал неподвижно — затаившись, будто ящерица. Наконец, страх отпустил трусоватого Панкратыча. Плотник отыскал обронённую бутылку и поспешил в гости к деду Малофею, окно избы которого мерцало тусклым светом.

Шрам очнулся от сна резко, словно вынырнул из омута. Внимательно прислушался — тишина, только Гендос, лёжа на животе, посапывает в вещмешок. Иван посмотрел на светящийся циферблат. Стрелки показывали первый час ночи.

Шрам проснулся от нехорошего ощущения: словно кто-то, или что-то — находится рядом, неподалёку. А своим чувствам Иван привык доверять. Сколько раз выручала его звериная чуйка!

Он ткнул Гендоса. Тот, невнятно что-то буркнув, повернулся на бок. Шрам потряс товарища за плечо. Генка открыл сонные глаза и хотел уже выразить своё недовольство, но Иван вовремя прикрыл ему рот рукой.

— Тссс!

Гендос врубился сходу и затих.

Шрам наклонился к приятелю, прошептал еле слышно, в самое ухо:

— В окно поляну паси. Я на воздух выйду, гляну.

Иван поднялся легко и бесшумно, словно рысь. Достал из-за голенища кирзового сапога «финку», чуть приоткрыл люк и скользнул в щель.

Генка тем временем подошёл к окну. Он внимательно осмотрел видимую зону, но ничего подозрительного не заметил. Прислушался, подставив ладонь к уху. Тихо, как в гробу! Мрачная ассоциация, внезапно пришедшая в голову, заставила парня нервно поёжиться.

Вдруг раздался глухой удар. И снова тишина. Спустя минуту Генкино ухо уловило странные звуки. Будто собака лакала из миски, чавкая и урча.

Гендосу сделалось страшно. Он стал молиться Богу, первый раз в жизни, бормоча про себя: «Господи, спаси меня, Господи, спаси меня!» Молитва его шла от самого сердца, парню отчаянно хотелось жить.

— Ктой там? — Малофей не хотел открывать дверь.

— Свои — прогундосил Панкратыч.

— Свои дома сидят. Назовись, мил человек! — не очень храбрый по натуре своей, в последнее время Малофей боялся собственной тени.

— Панкратыч я, Панкратыч! — бывший плотник трусил не меньше деда и затравленно озирался по сторонам.

А ну как старый не пустит? Перспектива ночевать под кустом, в свете последних событий, очень не прельщала корыстолюбивого блюстителя нравственности.

— Чего заявился-то?

Старый охотник на два пальца отворил дверь. Кажется, он не торопился впускать посетителя.

— Дык, выпить принёс! В избу хоть пустишь? — жалобно попросился незваный гость.

— Заходи уж, коли пришёл, — сподобился, наконец, Малофей.

Старик откинул унитазную цепочку с крючка. Данное приспособление он оборудовал в сенях на двери недавно.

Панкратыч облегчённо вздохнул и юркнул в дом.

Генка потихоньку отошёл от окна и затаился, укрывшись за выступом фундаментной колонны. Вдруг, слабый свет летней ночи, протекающий через подвальное окно, застила тень. Похоже, кто-то сквозь узорчатое железо заглядывал внутрь! Парня пробил холодный пот.

Удар по решёткам! В подвале посыпалась штукатурка, но кованые, добротно сработанные прутья, даже не шевельнулись. Умели в старину строить!

Послышался тяжёлый вздох и удаляющиеся шаги. Всё, тишина. Генка сполз на пол. Ноги его больше не держали.

Долгий стук в окно разбудил Клавку. Борода села на кровать, потянулась, зевнула и посмотрела на будильник. Три часа ночи! Она подошла к окошку, отодвинув занавеску, выглянула во двор. Под окном торчал Генька и махал рукой.

Клавка матюгнулась вполголоса, не сдержав эмоций. Кенты-подельники, палево голимое! Хорошо, что хоть Прохор до утра на смене. Баба отправилась открывать дверь.

— Ты чего дрожишь весь? Не холодно вроде, — Борода изумлённо уставилась на гостя.

Генку трясло крупным ознобом. Зубы его стучали.

— Ва… ва… ва… — мало того, парень не мог говорить.

— Топай в избу, — Клавка поняла, что случилось нечто, из ряда вон выходящее.

Генка последовал в дом. Он, прямо в обуви, прошёл на кухню, уселся на табурет и, схватив графин с водой, стал жадно глотать воду.

Напившись, сказал хрипло:

— Дай закурить.

Борода сунула папиросу гостю, зажгла огонь. Парень жадно затянулся и выпустил через ноздри дым. Ещё, ещё…

Хозяйка не выдержала:

— Где Иван?

— Нет Ивана… Вышел весь… Порвали горло Ванюше, — глухо отвечал нежданный посетитель, докуривая до бумажного мундштука.

Клавка крякнула. Присела на корточки, достала папиросу, нервно чиркнула спичкой.

— Точняк?

— Клянусь! Ночью Иван меня поднял. Показалось ему, что снаружи кто-то ходит. Шепчет мне: иди, мол, на шухер к окошку. А я, говорит, схожу, проверю, типа. Вышел Ваня — и всё, с концами! Поначалу возня мне почудилась, но недолгая. Потом кто-то к окну подошёл, по решёткам врезал, аж стены задрожали. Я затихарился.

Выжидал долго, часа два. Нет Шрама. Время уже всё, край! Думаю: будь, что будет. Вылез наверх — никого. Я позвал: Ваня, Ваня! Тишина. Из церкви выхожу, а он в трёх шагах от окошка подвального лежит. Вместо горла — месиво кровяное! Такой вот расклад, Клава. Чё делать-то теперь? — Генкин голос дрожал.

Клавка долго не отвечала, лишь светился в темноте огонёк её папиросы, освещая лицо бабы при каждой затяжке.

— Эх, Ваня, Ваня, бедолага! Упокой Господь душу твою грешную, — тяжело вздохнув, произнесла она.