Фридеберт Туглас - Золотой обруч

В задумчивости лежали они на тюремных тюфяках, где по воле судьбы очутились рядом.

Сумрачна тюрьма, скучна, тупа жизнь в ней. Дни похожи на ночи, а ночи на дни. Ждешь перемены, хотя бы даже к худшему, лишь бы это была перемена.

Узники ждали — и перемены наступили.

Реммельгаса, который так любил свободу и свет, отправили далеко на север: там лютая стужа должна была остудить его самые пламенные порывы…

Дремучий северный лес шумит, словно ведет бесконечный рассказ о том, что он видел на своем долгом веку. А теперь он мог бы рассказать и кое-что новое: о смелых людях, которые, бежав из заключения, пробираются с дальнего севера через тайгу к югу…

Однажды на рассвете вывели из тюрьмы и бобыля. Человек, который всю жизнь тосковал о земле, ибо он не заяц, питающийся осиновой корой, — наконец-то получил землю, наконец-то!

Нет, нет, кто им даст столько земли: в одну могилу свалили троих!

1903—1906

Перевод Л. П. Тоом.

Парень снова и снова шепотом позвал девушку и потрогал дверь. Из амбара никто не ответил. Возле самой двери спала усталая девушка. Он прислушался, прижав ухо к замочной скважине, донеслось ее дыхание.

— Маали, ты слышишь?.. Маали!.. Маалике!..

Под полом амбара забегали мыши. Потом все смолкло. Снова забегали мыши. И снова все смолкло.

— Маалике!

— Что?.. — послышался вдруг сонный голос — Кто там?

— Это я… Не узнаешь? Я, Куста…

Девушка повернулась на постели. Зашуршала солома. Маали сказала:

— Все же пришел, хоть я и сказала, что не впущу?..

— Так уж и не впустишь?

— Нет! Уходи.

— Маалике, послушай… — И, привалившись грудью к двери, он тихо зашептал что-то.

— Ах, оставь меня в покое! — сердито крикнула девушка.

Кажется, она повернулась на другой бок: снова прошелестела солома.

— Что ты кричишь! — испугался парень. — Ради бога, потише… шепотом! Мари не спит здесь сегодня?

— Нет, она на сеновале, под коровником. А теперь уходи.

— Маали… Маалике, неужели ты и впрямь такая?

Послышался смех. Да, ее не раз упрекали за то, что она такая. Она засмеялась, — снова забегали мыши, — и сказала:

— Какая? Ах, такая, что не бегаю за каждым парнем? Этого тебе хочется… да! Уходи… Понимаешь, уходи! А то я выбегу и заберусь к Мари на сеновал…

— Ради бога! Одну-единственную ночь ты спишь одна — и то нет!..

— Вот пойду в дом и пожалуюсь хозяину, что не оставляешь меня в покое!

— Тьфу, черт! Этого еще не хватало!

Батрак плюнул и уселся на жернове, служившем амбарной приступкой. Он помолчал, смотря перед собой. Потом взгляд его обратился к жилому дому и гумну. Они, казалось, отдыхали после дневной работы. Летняя ночь, словно баюкая, нависла над хутором, и он тоже спал. Не спали, пожалуй, лишь батрак перед амбаром и девушка в амбаре. Луна поднялась из-за дома, и тень его легла на заросший травой двор. Белели только журавль колодца и стропила гумна. Парень сидел в темноте и видел на освещенном луной поле каждую кучу камней, которые они собирали вместе с Маали. Высокие березы вдоль дороги, по которой гоняли стадо, отбрасывали тени на ржаное поле. Вдали угадывались глубокая низина, пруд и пыльный большак… И надо всем простиралось почти беззвездное, мягкое, летнее небо…

Парень видел все это, и в его душу вливалось чувство тихой умиротворенности. Только прохладно было. Он запахнул пиджак, накинутый на рубашку, и поджал ноги. Сидел и с досадой думал об этой вздорной девчонке, которая не пускала его к себе в амбар!

Не-ет, подумал он опять, вздорной ее не назовешь. Но черт знает, что гнетет ее в последнее время. Когда после толоки на хуторе устроили танцы, она истуканом сидела возле костра и глядела в темноту; а потом вырвалась из рук Кусты и убежала в лес. А нынче вечером, когда они вдвоем возвращались с сенокоса, она сказала:

— Сегодня ночью ко мне не ходи. Не впущу.

— Почему? — удивленно и недовольно спросил парень.

Но Маали ничего не ответила, только поправила платок на голове своей загорелой рукой.

Вспоминая все это, парень снова разозлился на нее.

— Вот ты какая! — повторил он.

Девушка вздрогнула.

— Ты еще не ушел? — с упреком произнесла она. — Ты, как привидение, не даешь покоя!

— Маали… Маалике… — шептал парень. — Почему ты так?

— Ступай к Мари! Что ко мне пристаешь? Она тоже девушка… Круглая, что яблоко…

— Маали, ради бога, не говори так!

Девушка вроде встала с постели. Половица скрипнула, испуганно замерли мыши. Послышался шелест одежды и вздох не то грустный, не то сожалеющий.

— Впустишь?.. Впустишь меня? — с бьющимся сердцем подступался парень.

— Ступай к Мари! — капризно отозвалась девушка. — Помнишь, как ты ее расхваливал, — толстая, мол, мягонькая. Она тебя с радостью примет.

— Оставь, Маали! — раздраженно ответил парень. — Вот рассержусь и вышибу дверь, коли не впустишь!

— Чего ты добиваешься у меня? Ведь того же, что и у нее!

Куста встал и сердито поглядел на низенькую дверь.

— Ладно! — сквозь зубы выговорил он. — Ладно!..

— А чего тебе нужно, если не это? Бесстыдник… грубиян… — Голос девушки прозвучал смущенно.

И она сердито продолжала:

— Все вы такие, парни из Пяраской волости! Чего всюду таскаетесь? Будто и не за этим! Лазаете по сеновалам и амбарам… А потом справляйся девушка, как знаешь! Хоть в воду бросайся! Никому и дела нет! Камень у вас в груди, а не сердце.

На минутку стало тихо. Потом Куста кашлянул, засмеялся и сказал:

— С каких это пор, Маали, ты так хорошо все знаешь? Раньше от тебя не слыхать было таких речей.

И через некоторое время:

— Маали, впусти! Что я — не мужчина и не могу жениться на тебе? А ты этак думаешь мужа себе заполучить? Но ведь и мужчина не свинья. Из-за тебя, проклятой, полночи зябнешь под амбарной дверью! Впустишь ты меня или нет?

В амбаре было тихо, как в могиле.

— Маали… Маалике… — молил парень. Горячая волна крови ударила ему в голову, глаза загорелись, пальцы нервно забегали по косяку двери. — Открой же! Мне здесь холодно! Все упрашиваю тебя, а тебе хоть бы хны. Ну пожалуйста. А то еще хозяин выйдет, увидит. Послушай ты меня!

Парень просил горячо, умолял. Дух у него захватывало, в горле першило, лицо горело.

— Если тебе холодно, ступай к Мари. Может, она тебя дожидается.

Девушка сказала это с ехидцей, так что парень даже сплюнул и ответил сердито:

— Ну и черт с тобой! Очень мне нужно! Плесневей там, за дверью, одна! Ладно, пойду на сеновал.

И отошел от амбара. Луна поднялась уже высоко. Над низиной белели полосы тумана. Редкие звезды терялись в белой дымке, затянувшей все небо.