Фридеберт Туглас - Золотой обруч

Наконец чтение было окончено. На столе лежали письмо и конверт — два светлых пятна в сумеречной комнате.

Тетя вздрогнула, словно просыпаясь.

— Что же это значит? — спросила она низким, сиплым голосом.

— Я не знаю! — зарыдала Юули.

— А кто этот Альфонс?

— Не знаю!

— Как не знаешь, когда он тебе пишет?

— Я не знаю! Не видела его, не слышала. Ничего я не знаю!

Тетя, у которой лицо покрылось пятнами, обратилась к Юхану.

— Что же это значит?

— А мне откуда знать! — развел Юхан руками. — У меня и не спрашивай!

Все замолчали. Юхану было так неловко, что он с удовольствием схватил бы шапку и ушел. Но, как назло, дождь зашумел еще сильнее.

Зато тетя поднялась и, ворча, вышла. В сенях она сердито загремела ведрами.

Сумерки сгустились. Юули все еще сидела, опершись локтями о стол. В таком положении, не видя Юхана, она вновь осмелилась заговорить.

— Что я тебе сделала дурного? — прошептала она, вытирая глаза. — Почему ты меня так оскорбил?..

— Я? — испуганно спросил Юхан. — Ничем я тебя не оскорбил.

— Но ты же принес мне это письмо и все эти слова, что там сказаны…

— Да ведь не я их писал, — защищался Юхан. — Я об этом письме ничего не знаю?

— Вот как! — прошипела вдруг тетя, ставши на пороге. — Постыдился бы так издеваться над слабой женщиной!

Слезы Юули Юхан еще мог перенести, но слова тетки его рассердили.

— Поймите же наконец, — вспылил он, — что вся эта чепуха меня ничуть не касается! Но она сама сказала: коли попадешь в те края, захвати письмо, а я ответил — ладно, мол, коли отправлюсь туда, могу сделать одолжение…

— Вот так одолжение — дурить голову девушке…

Юхан хотел ответить, но, махнув рукой, нахлобучил шляпу и выскочил из комнаты прямо под ливень. Только пройдя некоторое расстояние, он пробормотал сердито: «Чертовы бабы!..»

Было уже темно, и Юхан то и дело скользил своей хромой ногой. Он шагал сначала по заросшей травой дороге, а потом по меже к хутору Паяри. Дождь шумел и плескал вокруг него, капли ударяли в лицо.

Он все еще сердился. Ишь ты, подумал он, в какую передрягу может попасть человек, хотя у него и в мыслях не было ничего дурного. А как бы обернулось дело, если бы сам он тут руку приложил! Но, благодарение господу, сам-то он настолько еще соображает, чтобы держаться подальше от бабья…

Но потом вся эта история представлялась ему в смешном виде. Она рассмешила его именно потому, что сам он тут был вовсе ни при чем.

Живут себе люди потихоньку, думал он, живут день за днем без особых огорчений или радостей. А там вдруг словно гром с ясного неба. И хоть бы что серьезное, так нет, пустая болтовня, записанная на бумаге. А человек из-за этого теряет покой. Пойми все это, кто может!..

Вдруг он встал посреди дороги.

Черт побери, вспомнил он, ведь лээвиского маслодела тоже звали Альфонсом! А такое имя не часто встречается. Неужели он?.. Несмотря на то что у него и так уже было две жены, и он к тому же умер и сам Юхан своей рукой смастерил ему гроб?..

А почему бы нет, ответил себе плотник, если письмо написано до внезапной смерти маслодела…

Но какой же скотиной был тогда этот человек, с неожиданным омерзением подумал Юхан. Да и за голубиным обличьем кантреской Юули в таком случае должно скрываться нечто совсем иное. «Помнишь, как ты в последний раз была у меня, — припоминал он слова письма. — Никогда не забыть мне этих блаженных мгновений…» Ах ты, черт! Прямо голова кругом идет!

Но может ли это быть, снова спросил он себя. Нет, право, не может. Иначе он смыслит в людях не больше, чем отроду слепой и глухой!

Так, охваченный своими беспокойными мыслями, Юхан сквозь дождь и темень дошел до ворот Паяри. Жилой дом словно вымер, в окнах было темно, и только хриплый лай собаки встретил Юхана. Он осторожно прокрался мимо злого пса и забрался на чердак. Но там было так же темно и одиноко, как одинока была до сих пор вся жизнь Юхана. Ишь ты, с горечью подумал он, у одного сразу две жены, а у другого ни одной…

Но аршином и ватерпасом этой беды не поправишь.

В этот вечер и в кантреской лачуге не зажигали огня. Рабочий день и так уже затянулся, керосин к тому же дорог, да и настроение было сегодня не такое, чтобы сидеть и глядеть друг другу в лицо.

Ощупью покончив с хлопотами по хозяйству, раздраженные женщины молча улеглись. Помолчали еще некоторое время, но потом тетя Анна не выдержала и опять принялась допытываться. Что, мол, это за дело, что все это значит и возможно ли, чтобы Юули об этом ничего не знала…

Некоторое время Юули молча слушала, но когда это стало невмоготу, ответила плачущим голосом:

— Ничего я не знаю, оставь меня в покое!

Затем обе женщины окончательно замолчали, и вскоре каждая подумала, что другая уже спит.

Юули лежала, свернувшись калачиком, и ей казалось, будто все тело у нее болит, хотя сегодня и не было тяжелой работы. Но непривычные переживания и горькие мысли мучили, казалось, прямо физически. Юули чувствовала, что ее кровно обидели, что ей причинили вопиющую несправедливость. Правда, жизнь ее не прошла только за тетиной спиной; на хуторах, где она работала, ей многое приходилось слышать и видеть. Но это письмо было нечто совсем иное, оно отличалось от обычных грубых шуток деревенских парней. Обида была еще горше оттого, что она была непонятна.

Чем больше усталость овладевала девушкой, тем сложнее становилось чувство обиды. Если бы она одна знала об этом, все бы не так плохо. Но теперь тут и тетя Анна со своей суровостью, и этот Юхан, почти чужой человек… Знала бы обо всем этом одна Юули, тогда и стыд перенесла бы одна, а теперь ее словно раздели перед всем светом. Ей при всем народе сказаны этакие слова, и хотя сама она ни в чем не виновата, слова эти все же сказаны!

Невольно она попыталась припомнить эти слова. Так в жизни никто не говорил, это она и сама знала. По крайней мере, в здешней деревне все происходило гораздо проще. Здесь парни мололи всякий вздор, ночевали у девушек, потом сватались; здесь женились и выходили замуж. Но такими словами, как в этом письме, могли разговаривать только в какой-либо далекой стране, среди других, отличных от здешних людей. Но потому-то все это и казалось таким удивительным, таинственным, влекущим. И об этом даже ей, Юули, сладко подумать.

С этой горько-сладкой мыслью она задремала. Но и во сне эта мысль продолжала жить у нее в подсознании. И когда она через некоторое время проснулась, все снова началось с того самого места, на котором остановилось.

Дождь, видимо, перестал, показалась луна. Она бросала на стоящий под окном стол пятно света. Но, как видно, тучи все еще неслись по небу, так как это пятно то темнело, то светлело. И в этом неверном свете Юули увидела на столе нечто еще более светлое. Она сейчас же вспомнила о письме и пожалела, что оно осталось там на столе. Ей хотелось встать и забрать письмо, но она боялась тетки с ее расспросами. Впрочем, из темного угла, где стояла кровать тети, сейчас доносилось ровное дыхание спящего человека. И Юули встала, прокралась к столу, схватила письмо и спрятала его под подушку. После этого она снова легла, но сон все не шел к ней.