Артуро Перес-Реверте - Боевые псы не пляшут [litres]

Получив представление о пейзаже и обстоятельствах, я стал присматриваться к своим товарищам по несчастью. В соседних клетках сидели двое породистых – шоколадный лабрадор, некогда, надо думать, очень импозантный, а ныне сильно отощавший и запущенный, с потускневшей от грязи шерстью, со свежими следами клыков на морде, на ушах и на пояснице, и белый, в коричневых пятнах маленький андалузский ратонеро, терьер-крысолов, поглядывавший на меня робко и уныло.

– Ты, наверно, сбрендил, – сказал лабрадор. – Это ж додуматься надо – сунуться не куда-нибудь, а сюда, и еще драку затеять…

– По своей, по доброй воле – в преисподнюю… – добавил терьер.

Я прильнул израненной мордой к прутьям, и лабрадор полизал ее, даровав некоторое облегчение.

– Сколько вас здесь?

– С тобой – одиннадцать. Состав у нас тут переменный: то новых доставят – вот как тебя. То старых уведут и не вернут.

– А вы как сюда попали?

Лабрадор сморщился и сказал равнодушно:

– Когда я подрос и перестал быть живой игрушкой для хозяйских детей, меня выбросили прямо на шоссе… Бродил там и тут, искал лучшей доли, пока меня самого не нашли и не засунули в клетку.

Я перевел взгляд на терьера:

– А ты?

– Украли, – ответил тот похоронным тоном. – Средь бела дня, что называется. Хозяин зашел в аптеку, а я остался на привязи у дверей. Меня схватили, запихнули в машину. Привезли сюда.

– И как вас тут содержат?

– Как собак.

Я посмотрел на другие клетки, силясь увидеть, кто там сидит. Но железные щиты не давали.

– А не слыхали вы случайно про такого Тео?

Они переглянулись, будто спрашивая друг друга, и тотчас мотнули головами:

– Никогда.

– А мне сказали – он здесь.

– Может быть. Я здесь две недели, но не на одном месте. Иногда переводят в Барранку, чтобы на мне тренировать других. Может, твой Тео появился тут, пока меня не было. Или он и сейчас здесь, но мы с ним не совпали.

– Барранка, ты сказал?

Он показал куда-то за хибарки.

– Это там, на другой стороне. Там стоит барак, где готовят собак для настоящих боев. И клетки, где их держат, – он со значением поглядел на терьера. – Это мы с ним – расходный материал, пушечное мясо… Впрочем, ненадолго…

Я показал на его шрамы:

– Но ты, я вижу, держишься.

Он высунул язык в печальной улыбке. Тут я заметил, что у него и клык сломан.

– Не знаю, на сколько еще меня хватит. Прошел три этапа тренировок и сейчас силы мои на исходе. Меня проверили, попробовали и, по всему судя, сочли, что в настоящие убийцы я негож. Так что не в этот раз, так в следующий, кто-то из бойцов меня прикончит… И все же мне, можно сказать, повезло… – он с состраданием взглянул на терьерчика. – Другие только одну тренировку выдерживают… Им в первый же день кишки выпускают.

Я обернулся к малышу. Прижавшись к прутьям клетки, он смотрел на нас испуганно.

– Тебя-то еще не пробовали на спаррингах? – спросил я.

Он не ответил. В открытой пасти дрожал высунутый язык: терьер часто дышал от дурных предчувствий. Я повернул голову к лабрадору, чесавшему себе за ухом.

– Нет, его еще не водили в Барранку, – сказал тот. – Но у него шансов нет – и он это знает. Знаешь ведь, а?

– Знаю, – проскулил терьер, дрожа всем телом.

– Я уже ему говорил: это не так уж плохо – когда-нибудь-то все равно придется помирать. Надо будет только, ни о чем не думая, рвануться вперед и постараться, чтобы все кончилось быстро.

– Я не хочу умирать, – пролепетал терьер.

– Да никто не хочет, малыш. Однако придется.

– А сколько там бойцов? – спросил я.

– Двое или трое, – ответил лабрадор. – И с ними носятся, как с коронованными особами. Кормят вволю и самым лучшим. Холят. Они для людей – золотая мина.

– Так ты говоришь, никогда не видел Тео, и никто тебе не прогавкал про него?

– Нет. Никто. Никогда.

– А про Красавчика Бориса? Это русский борзой.

Лабрадор задумался.

– Борзой… такой тощенький… светло-палевой масти и с золотистыми глазами?

Сердце у меня заколотилось:

– Он самый.

– Да вроде видел я его в Барранке, в одной из клеток.

– Он – боец?

– Кажется.

Тут я удивился. Трудно было представить сухопарого элегантного Бориса участником собачьих боев. Не тот случай, как говорится.

– Если хочешь, – продолжал лабрадор, – можем сегодня ночью запустить наше «Гав-гав радио». Лай будет слышен в Барранке, а здесь – их ответ. Если твой Борис там, он отзовется.

Я на миг задумался. Потому что не знал, разумно ли будет сообщать о своем появлении здесь. И сейчас по крайней мере. А потому мотнул головой, отказываясь.

– Там видно будет.

Терьер отполз в угол своей клетки и улегся там. Он не понимал, о чем мы толкуем. Глаза у него то блуждали, то замирали, вперяясь в никуда. И дрожь сотрясала его от носа до хвоста.

За мной пришли незадолго до полудня. Появились трое с проволочной петлей на конце длинной палки, открыли клетку и накинули петлю мне на шею. Я не сопротивлялся всерьез, рассудив, что хуже будет, а потому прижал уши и позволил выволочь себя наружу, поупиравшись лишь самую малость – так, для приличия. Вытащили и шоколадного лабрадора, а следом – терьерчика, который с тоской взирал на нас, покуда мы шли через поселок. В стороне от лачуг высился здоровенный… не знаю, как его назвать – амбар? ангар? – окруженный другими, поменьше.

– Это и есть Барранка, – пояснил лабрадор. – Я уже бывал здесь. В маленьких стоят клетки, там держат бойцовых псов.

Я хотел было расспросить поподробней, но последовал рывок – и дыхание у нас обоих пресеклось. Из строений долетал приглушенный лай, но информации он давал мало. Лай был бессвязный и выражал просто ярость и угрозу. Невразумительный, но красноречивый. И сулящий в будущем только беды.

– Нас притащили, чтобы натаскивать их, – продолжал он.

В ответ терьер жалобно заскулил. Я угрюмо кивнул. Ибо очень хорошо знал, что происходит. Во взбаламученной памяти тотчас ожили давние призраки. В лае этих бойцов, ожидавших свою долю боя и смерти, был различим и мой собственный голос. Я превращаюсь в того, кем был когда-то, – в одного из них. Пусть даже пока стою не на ринге.

Нас троих запихнули в одну клетку. Весь пол в ней был загажен. Поначалу мы ничего не видели, но постепенно освоились в полумраке. И я увидел перед собой усталые и безнадежные глаза лабрадора, округленные страхом глаза терьера.

– Откровенно говоря, – сказал лабрадор, – хочу, чтобы все поскорее кончилось. Сколько можно? Сколько раз мне еще возвращаться в эти проклятые клетки и снова ждать? Хватит с меня… Надеюсь, бросят меня такому, кто долго возиться со мной не станет.

Я пристально посмотрел на него:

– Облегчи противнику задачу. Не очень сопротивляйся.