Петр Кириченко - Край неба

— Мы же смелые, когда нас семеро, — говорил он. — А тут все наоборот. Да еще и старшая появилась, женщина уже в летах, они и присмирели. А до этого знай себе хихикают беспричинно. Одна, правда, не смеялась, строго на меня глядела, отвернется, а после снова поглядит.

Алексей замолчал, помял в пальцах сигарету и снова закурил, и Батурин успел подумать, что ложиться спать, пожалуй, не стоит: прибудут они где-то за полночь, но поскольку он жил недалеко от вокзала, то можно дойти пешком. «Все равно ведь не усну, — решил он. — Только валяться буду…»

Алексей с этой девушкой все же познакомился — правда, не сразу, а ближе к вечеру, когда, как он сказал, «отмотали» километров триста. Однако и знакомство и разговоры происходили украдкой, чтобы не заметила старшая: то окажутся вместе у бачка с водой, то в тамбур выйдут. Подруги девушки наблюдали за ними, посмеивались. Алексей смущался, а девушка и внимания не обращала. Сначала он подумал, что его хотят разыграть — девушки на такое способны, но оказалось вовсе не так.

— Я уж узнал, куда их везут, — говорил Алексей, затягиваясь сигаретой и прищуривая один глаз. — Стоим в тамбуре, разговариваем. И все бы ничего, да глядит она на меня как-то… серьезно, что ли. Даже не поймешь, словно бы узнать хочет, кто же я такой. Взгляд у нее цепкий, мне даже как-то не по себе. А я, в общем-то, спокойный был тогда, но тут взволновался, отчего — и сам не пойму. Что-то она мне сказать хочет, а что?.. Когда еще не знакомились, она прошла воды попить, да и взглянула на меня, взглянула — вроде бы смелости прибавила. На ней такое платьице простое, светлое, в цветок… Стала воду пить, стакан держит у губ, а сама на меня глядит…

Батурину стало интересно, потому что у него никогда не случалось ничего подобного; он оживился, представив душный вагон, незаметные быстрые взгляды, знакомство, недомолвки и то, что старшая наблюдает. «Запретный плод слаще», — подумал он и снова слушал Алексея, который говорил тише, но живее, помогал себе руками и вроде бы даже волновался. Казалось, он один из тех, кто любит затасканные анекдоты и вот такие случаи из жизни, если они, конечно, из жизни, а не придуманы.

— А в тамбуре она у меня адрес попросила, — продолжал Алексей. — «Это еще, говорю, зачем?..» Удивление берет: мы и потолковать не успели как следует, и сразу же адрес. Нет, думаю, какая-то ты не такая. Но я, брат, тоже тертый…

«Что, боишься? — спрашивает она меня. — Думаешь, искать буду?»

«Да чего мне бояться, — ответил ей, а сам не понимаю, зачем меня искать. — Вы с подругами решили посмеяться надо мною, но это у вас не выйдет».

«Посмеяться? — переспросила она меня. — Зачем же мне смеяться, да и ни при чем подруги».

И толково объяснила мне, что поговорить в тамбуре нам не дадут, потому что вот-вот старшая нагрянет, в вагон загонит. А если адрес у нее будет, она как приедет на место, определится, так мне и напишет.

«Что же в этом такого? — спрашивает. — А мне многое тебе сказать надо».

И смотрит вопросительно, понимаю я или нет.

«Да ладно, — говорю, — пусть будет по-твоему».

А самому не верится: все как-то странно. Придумал я адрес, только город правильно и назвал, остальное наврал. Она принесла огрызок карандаша и листок из блокнота, записала и поблагодарила. Тут меня что-то кольнуло, хотел правду открыть, но подумал — после, не то разговор испортится. А старшая, надо сказать, то ли притомилась, то ли не заметила, что мы из вагона исчезли, но не показывалась. Кто и зайдет в тамбур, постоит и уйдет, так что мы вдвоем. А оно, как теперь, стемнело уже… И вот стоим мы у окна, глядим на огоньки, поля да станции. Все лесозащитные полосы тянулись, запомнились они, потому что мы даже посмеялись: вроде бы полосы и нужны для того, чтобы паровоз в сторону не свернул. Глупости, конечно, а тогда казалось смешным. Вагон на стрелке мотнуло, она ухватилась за меня, вскрикнула. Я за плечи придержал, обнял — не обнял, так уж… Страшно так стало, смотрю ей прямо в глаза, да еще мысль, как бы кто не вошел. Колеса: «Чики-чики!» — словно бы уговаривают… Она не отстранилась, не вырвалась, прижалась ко мне и голову откинула. Вот в тамбуре мы и поцеловались. А после стояли, молчали, как преступники. Ей стыдно, да и мне: не такой я смелый… До этого мне только соседка и была известна, с детства на нее поглядывал: годков на десять старше, а вот же нравилась: копна каштановых волос и груди высокие… Да! вот так мы молчали, а она вдруг возьми да и засмейся.

«Ты чего?» — спросил я и чувствую, от смеха и мне легче.

«Да так, — отвечает, — подумала, что…»

«Что же подумала?..»

«Не скажу, но я — бестия, правда?»

Я только руками развел: бестия — не бестия, в толк не возьму, что она этим сказать хочет.

«Бестия, — сказала она убежденно и посмеялась над собой. — Меня и мать так называет. За бестию, говорит, дают двести…»

«Отчего же двести? — спрашиваю. — И почему — бестия?»

А сам тоже смеюсь — легко стало, бездумно, и страх прошел.

«Да как же иначе, — говорит она, посмеиваясь. — Иначе и не скажешь. Не успели познакомиться, сразу же влюбилась… И целовались. Разве не бестия?.. Но ты не бойся, ничего не бойся: все будет как будет, иначе никак нельзя. Ты сейчас ничего не понимаешь, потому и смотришь так на меня, а я все наперед знаю…»

«Что же ты знаешь?» — спросил я, а сам чувствую, снова на меня страх нападает; и разговор у нас какой-то странный, и говорит она так, будто… не в себе, вроде бы, ну, ненормальная. И глаза ее меня держат, хотел бы отвернуться, да нет сил.

«А то знаю, что ты суженый мой, — ответила она так серьезно, что я чуть не засмеялся: действительно, чепуха получается: толком не знаем друг друга, а уже — «мой навеки». — А еще знаю, — продолжает она, — ты подумал, будто я сумасшедшая…»

«Ничего такого я не думал», — стал я отнекиваться, а сам чувствую — краснею.

Вот такие дела, думаю: что же она — мысли читает?

«Не думал, то и ладно, — успокоила она меня, но глядит на меня серьезно, не смеется. — Это была шутка».

Да, думаю, на шутку это не очень похоже, и все как во сне: не верится. Глаза ее близко, вся она рядом. Стою и, точно она подметила, ничего не понимаю. Ничего, только держусь за железный прут оконный, чтобы, значит, когда вагон качнет, к ней не швырнуло. Она и это заметила.

«Боишься, — говорит ласково. — А бояться не надо, все так и должно быть… Поцелуй меня…»

Хоть бы зашел кто! Никого… Скрипит только под полом что-то, вроде бы грызет кто кого, да колеса беспрестанно: «чики-чики!..»

Алексей замолк, поглядел в окно, за которым было совсем темно, вздохнул и сказал:

— Всякое в жизни бывало, но такого больше переживать не приходилось. Все из-под страха, ворованное, а милее нет.

— Да, — с чувством протянул Батурин, соглашаясь, разлил по стаканам остатки вина и добавил: — Милее нет…