Клаус Хоффер - У бирешей

Но тут снова, будто восстав из мертвых, в дверях появился второй крестный. Теперь на нем были одни трусы грязно-белого цвета, которые нелепо оттопыривал его возбужденный член. Что-то во мне — некое перышко, пылинка, чешуйка — легко отделилось и улетело, когда я увидал крестного стоящим вот так. Он крепко сжимал свой член, словно беспокоился, как бы не потерять эрекцию. Он зарычал на нас, чтобы мы проваливали.

«Кусок твоего Я будет из тебя вырезан, — гласят Книги бирешей, — ибо ты получил слишком много, ибо ты взял слишком много. Зашивать тебя не будут — но гляди! там ждут ножницы. Ложись, ложись на постель. Я держу тебя — закрой глаза. Он держит тебя — закрой рот. В твоем теле роют могилу, и гроб, что сейчас внутри, должен выйти наружу!»

Я мчался к Де Селби, вниз с холма — смеющееся, подпрыгивающее нечто, отскочивший в сторону мяч. Движение без всякого смысла. Чувство было такое, словно вопрос, о котором я сам ничего еще не знал, внезапно был поглощен ответом.

И Де Селби меня понял. Из-под тела собаки он молча протянул мне руку, которую я благодарно принял. «Все забыто?» — спросил я. «Все прощено», — сказал он в ответ.

Я вновь поднял тачку, и мы двинулись дальше. «Это всё ты и твой пес!» — сказал я. Минуту назад я хотел прикончить Де Селби, а сейчас он опять шел рядом со мной мелкими, целеустремленными, быстрыми шажками.

Дорога вела все круче под горку, моя тачка подпрыгивала все сильнее, и я в детски счастливом состоянии топал себе рядом со служкой вниз по ложбине. Другой такой дороги на свете не бывало! Старики бирешек 8 с развевающимися волосами, сложив руки на клубневидных навершиях своих посохов и опершись о них подбородками, сидели на узких лавочках перед хижинами, крыши которых врезались в синие небеса подобно корабельным килям. «Отличная погода для путешествий», — сказал Де Селби. А я только что хотел его прикончить.

Так между мною и служкой возникла странная дружба, состоявшая в том, что один говорил, а другой молчал. Казалось, с каждым словом, которое я произносил, дружба все глубже внедрялась в мою грудь, а молчание, следовавшее за каждым сказанным словом, только укрепляло прорытый котлован. Я сам из себя лопатой выкидывал землю, а он притаптывал ногами почву внутри. Между нами царило согласие, как между приветом и ответным кивком. И это чувство, похоже, постепенно передавалось всему окружающему.

Перед одним из домов старик выставил на двор столик. На нем стоял зеленый пластмассовый таз для мытья. На вбитом в стену гвозде, ниже уровня глаз, висело старое расколотое зеркало. Старик стоял перед ним раздетый до пояса, широко расставив ноги и подавшись вперед, чтобы видеть себя в зеркале. Подтяжки брюк свисали по бокам и болтались туда-сюда, если он резко переступал ногами, желая найти более устойчивое положение, или, в тех же целях, расставлял ноги пошире. Он был настолько углублен в свое занятие, что я — не поздоровавшись, чтобы не отвлекать его, — просто положил предназначенную ему почту на узкую скамью рядом с полотенцем и мыльницей. Мне удалось проделать это незамеченным, и я вернулся к Де Селби до того гордый собой, будто на моем счету было небольшое достижение.

Поднялся легкий ветерок, мешавшийся с неуемным треском невидимых кузнечиков. У меня было такое чувство, будто у всех вещей вдруг отросли волосы, и мне хотелось нежно погладить их рукой, и, пока мы шли дальше, мне казалось, что сама земля подстраивается под ритм моих шагов, приподымаясь мне навстречу, когда я ставил ногу, и уходя вниз, когда нога от нее отрывалась.

Чем дальше мы уходили за деревню, тем больше дома отстояли от дороги, но чем длиннее становились боковые дорожки, тем легче было их преодолевать. У одного из последних домов — Де Селби тем временем продолжал объяснять свою систему путей в один конец и пытался обосновать, что она хорошо применима к нашим познавательным способностям, — я обнаружил Цердахеля, который возле сарая возился со стремянкой, забивая тяжелым молотком деревянные клинья в пазы для ступенек. «Переживать что-либо сознательно — то же самое, что вспоминать , — говорил служка, пока я доставал из тачки почту. — При всяком переживаемом мною событии в моей душе спорят две склонности. С одной стороны, я хотел бы просто предаться переживанию, как “пути туда”, — легко и беззаботно, с другой стороны, я на каждом шагу оборачиваюсь и созерцаю пройденный путь. А потому все во мне спутывается. Оглядываясь на пройденные дороги, я пытаюсь представить буду-шее. Наши жизненные пути однажды уже пересеклись — это было в тот раз, когда Ослип чуть не убился, помнишь?» Я вопросительно посмотрел на него. «Впрочем, не важно, — сказал он, — важно лишь то, что нам не следовало бы встречаться снова, потому что мы сами и наши жизни скреплены между собой. Я живу, и ты мне за это даешь оплеуху, так уж оно водится. Единственной формой познания, хоть к чему-то пригодной на деле и способной принести ощутимую пользу, мог бы стать “конструктивный дезинтегрирующий анализ”, как называет это Наоборотистый, — нечто подобное его технике бильярдной игры, то есть способ просчитывать наши жизненные пути так, чтобы они больше не встречались, если первое пересечение привело к несчастью. Именно это он и имеет в виду, когда говорит, что мысленно вытачивает себе какой-то новый, прежде невиданный кий. Я тебе потом объясню».

Его слова меня поразили. Я опять смутно припомнил то происшествие у запруды, когда Ослип так себя изувечил. Тогда я стоял рядом с тетушкой и, в волнении, пытался найти ее руку, потому что видел: раскачивавшаяся балка постепенно смещалась и несчастье становилось неотвратимым. И тут другая рука легла в мою ладонь. Взглянув, я увидал, что рука принадлежит маленькому толстому мальчугану, который, не отрываясь, наблюдал за тем же зрелищем. Я посмотрел на него и стиснул его ладошку. Не отрывая глаз от происходящего, он ответил на мое рукопожатие. Значит, это и был служка. В тот день мы заключили бессловесный союз; по-видимому, на это он сейчас и намекал. Когда вернусь от Цердахеля, надо его спросить, было ли и у него в тот момент предчувствие беды, а после — чувство абсолютного освобождения, которое всегда испытываешь, если наказание, предназначавшееся тебе самому, обрушивается на кого-то другого, случайно попавшегося на пути.

Цердахель давно заметил нас, но не подавал виду, а продолжал возиться со своей стремянкой, орудуя разными инструментами. Лишь когда я подошел к нему, он поднял глаза и сказал: «А ты уже неплохо справляешься!». При этих словах он выпрямился и стал рыться в кармане. «Погоди, у меня кое-что есть для тебя!» — сказал он, достав из штанов маленькую шестиугольную монету. Он протянул ее мне. Монета была не наша. Ее края были обточены, а в середине пробито отверстие. Монета вряд ли представляла ценность, но мне она понравилась.