Клаус Хоффер - У бирешей

Музыка и разговоры на мгновение смолкли, когда мы, в сопровождении первого крестного, вошли в залу. Ненадолго стало слышно глухое урчание, исходившее от широкой, старомодной напольной радиолы у правой стены, но вскоре его опять заглушил монотонный рокот мужских и женских голосов. Рядом с радиолой на полу стояло несколько ящиков — уже наполовину пустых — с бутылками пива и красного вина. Крестные, по-видимому, отправились с вокзала другим, более коротким путем и явились сюда гораздо раньше нас, потому что выпито было уже немало.

У стены были выстроены пустые бутылки разной формы и объема. Одна из бутылок заменяла игрушку двоим детишкам, сидевшим на полу на корточках и возившим ее туда-сюда. Детям, вероятно, тоже дали приложиться к стаканчику, потому что некоторые из них, нетвердо держась на ногах, бродили по зале или вертелись, как волчок, расставив руки в стороны, пока не закружится голова или пока они не свалятся на пол от усталости, — за этим занятием они то и дело стукались лбами и затылками о край стола или жесткую спинку стула.

Родителей, казалось, нисколько не заботило состояние детей и их игры. Если вдруг, посреди разговора, взрослых отвлекала какая-то мелюзга, попадавшаяся под руку, они, не переставая говорить, хорошенько размахивались — и раздавали оплеухи направо и налево, не разбирая правых и виноватых.

Некоторое время я стоял, наблюдая за происходящим. Памятуя тетушкины предостережения, я не решился подсесть к тем трем парням, но все-таки не хотел терять их из виду, к тому же меня занимало, что творят дети, скучившиеся вокруг пьяного до бесчувствия старика, который сидел, бессильно свесив руки и уткнувшись лбом в столешницу, — поэтому я направился к его столу и присел напротив, с угла. Больше за тем столом никто не сидел, зато вокруг соседнего было столпотворение. За ним расположились третий и пятый крестные со своими семьями.

Наблюдая за играми детей, я подвинул стул ближе к соседнему столу — мне хотелось незаметно послушать разговоры в семействах крестных. Но те разгадали мое намерение, сдвинули головы ближе и начали шушукаться. Вскоре они, похоже, пришли к соглашению: пятый крестный с торжественным видом встал, ленивым шагом проследовал к радиоле и оперся о нее рукой — так, словно собирался произнести речь. Он откашлялся, будто призывая к вниманию, но затем всего-навсего наклонился, раскрыл дверцы шкафчика и поставил новую пластинку, край которой сильно выгнулся: видимо, она полежала на солнце. Музыка звучала соответственным образом: шуршание, то усиливавшееся, то шедшее на убыль, раз за разом перекрывало звуки музыки — в основном волынок и ударных, которые снова и снова варьировали одни и те же монотонные темы шотландских военных маршей. Игла проигрывателя пританцовывала на искривленной поверхности пластинки, иногда полностью скрываясь в ее волнах, подобно крохотной лодке. Крестному такая музыка, похоже, нравилась — сначала он в такт нырянию иглы крутил ручку громкости; в результате шуршание пластинки, когда игла ныряла во впадину между волнами, становилось еще сильнее, зато, когда она взбиралась на волну, музыка становилась тише. Потом он жестом подозвал третьего крестного, который был значительно ниже ростом, оперся о его плечо и стал изображать калеку, приволакивая в такт музыке негнущуюся правую ногу, а здоровой левой припадая в колене. Третий крестный поддерживал своего напарника, обхватив его рукою за пояс, а свободной рукой он то и дело театрально хватался за нагрудный карман пиджака, извлекал оттуда большой грязный носовой платок и обтирал лоб самозванному калеке.

Все время представления пятый крестный — под смех и выкрики собравшихся — не раз поворачивался в мою сторону и делал мне какие-то знаки: он то кивал головой, будто в знак приглашения, то ехидно подмигивал, с нарочитой выразительностью зажмуриваясь и выкатывая глаза.

«Не смотрите туда! — вдруг произнес, не подымая головы, пьянчуга, за стол к которому я подсел. — Если вы не будете смотреть, он, пожалуй, уймется». — «Зачем он это делает?» — спросил я в замешательстве, тяжело дыша от волнения. «Это мой племянник, Вороватый — тут у всех говорящие имена!» — добавил он в пояснение, а вместо ответа на мой вопрос только махнул рукой. «Вороватый — третий крестный. А меня зовут Цердахель, то есть Заика: когда-то раньше я заикался. И все-таки это имя неправильное. Ну, да какая разница. Это прозвища, не настоящие имена. Когда кто-нибудь из бирешей наносит свой первый визит (при посвящении в крестные), он получает себе имя от остальных крестных. Впрочем, то, что вы здесь видите, — сказал он, обводя рукой все, что творилось кругом, — у нас зовется “наносить визит”. Вороватый получил свое имя, когда впервые пошел с другими в гости к Раку. Венгерское имя, происходит от славянского, ну, те раки, что живут в реке. У нас, у бирешей, это имя имеет другое значение: “обратный приговор”. Постараюсь вам объяснить. Возможно, вам уже доводилось слышать о гистрионах *. В наших краях эта секта все еще обладает большим влиянием, она известна начиная с третьего или четвертого поколения существования нашего народа. Гистрионы придерживаются мнения, согласно которому во всяком злодействе виноваты двое — преступник и жертва. Обосновывают они это притчей о Каине и Авеле. “Жертва, — утверждают они, — приходит к деянию, а содеявший — к жертвенному закланию”. Авель, как повествуется, позвал Каина (ибо в Книгах сказано: у дверей грех лежит, он влечет тебя к себе …), а Каин всего лишь исполнил приговор, который Авель вынес себе сам. Всякое преступление, как утверждают гистрионы, — это лишь возмездие за содеянную несправедливость, и, поскольку оно выходит наружу, оно и весит легче, чем его причина, оставшаяся скрытой. “Сколь тяжко, — вопрошают гистрионы, — должен был согрешить Авель, если это деяние могло быть искуплено лишь убийством?” В силу такого толкования в наших краях раз в год (согласно вычислениям, непонятным для непосвященных) жертву преступления, символическим образом замещающую всех прочих, приговаривают к смерти, а преступника отпускают на свободу. Имя Рак, как я уже сказал, означает “обратный приговор”. У него, как здесь говорят, “обратный ход”, словно у рака, ибо в любом приговоре — как гласят законы гистрионов и как вам теперь должно бы стать понятнее — “содержится второй приговор”. И этот приговор отменяет первый — частично или полностью».

Пьяница наклонил свою кружку и принялся что-то из нее вылавливать толстым указательным пальцем. Потом взял маленькую жестяную ложку и стал взбалтывать ею пиво в кружке, пока на поверхности не образовалось немного пены.