Ричард Фаринья - Если очень долго падать, можно выбраться наверх

У необитаемой «Снежинки», он выключил мотор, и «англия» по инерции вкатилась на прежнее место. Почти все разъехались, остались только несколько машин, мотоцикл и две «ламбретты». Возможно, «англию» уже ищут по всей программе, и легавые прочесывают шесть соседних штатов. Интересно будет посмотреть, как они ввалятся со своими фонариками в берложку Моджо: хи-хо, а это что у нас такое? Но чердак почти пуст, студентки благополучно разбрелись по домам, и в качестве потенциальных партнерш остались одни вампирицы. Волосатый уродец с наргиле, громко сопя в паузах, выдувал посреди комнаты восьмитактовый блюз, но на него не обращали внимания. Хуан Карлос Розенблюм валялся в отключке на покрытом мешковиной тюфяке, не чувствуя, как вампирица проверяет на зуб золото медали Святого Христофора и поглаживает блестки его матадорской рубахи. Трезвый Дрю Янгблад читал в углу «Ежеквартальник внешней политики»; когда Гноссос ввалился в комнату, он оторвался от журнала. Пространство заполнял едкий желтый туман — витая меж дымными струями, как сульфид водорода или еще какой бодрый реагент. Из-за потайной железной дверцы у дальнего края кирпичной стены доносился приглушенный шепот и стоны. Обычная маленькая Гоморра.

— Где ж ты пропадал, золотко? — пропела одна из вампириц. Зрачки ее носило по морям покрасневших белков, — здесь столько всего было, пока тебя не было…

— Разговаривал с зеркалом, старушка, никогда не пробовала?

— Не прикалывайся ко мне.

— Когда-нибудь просечешь. Потренируешь язык.

— Чего ты ко мне прикалываешься?

— Научишься петь под фанеру как не фиг делать. А теперь будь паинькой и принеси мне «Красную Шапочку», а? И что это за уродский кот с банкой?

— Локомотив. Сам бери свое долбаное пиво.

Гноссос притянул ее к себе, захватив трико между большим и указательным пальцами, и прошипел:

— Твоя жизнь в опасности. — В эту же секунду Янгблад махнул ему рукой, а Локомотив запел:

— Что слышно? — Гноссос.

— Да так, ничего особенного. Разве что звуки вон из той комнаты.

— Точно, да, но они же соображали, кого звать.

— Похоже на то. Хорошо, что ты вернулся, мы как раз хотели с тобой поговорить.

— Погоди, послушай, эта девушка, которую я увел, Кристин — ты что-нибудь о ней знаешь?

— В каком смысле?

— В прямом.

— Кажется, они с Джек подруги. А что?

— Ничего, старик. — Появилась вампирша с подносом, на котором стояли открытые «Красные Шапочки», картофельные чипсы и миска с густым соусом. Она опустила поднос рядом с обдолбанным Локомотивом — тот все тянул свою песню: воротник рубахи распахнут, грудь как медвежья шкура, толстые нелепые линзы таращатся в пол.

— Все, что осталось, — робко сказала она.

— Выпей на дорожку, Янгблад, — изрек великодушный Софокл.

— Чего еще тебе хочется, золотко? — Вампирица меняет курс, усаживается рядом с ними и смаргивает с глаз потекшую тушь.

— А старина Розенблюм, — спросил Гноссос, не обращая на нее внимания.

— У него тоже своя история? Имена такие себе.

— Я свободна, — сказала вампирша своему амулету.

— Он из Германии.

— Ну да?

— А ты не знал? Родители привезли его в Венесуэлу, но потом испугались, что война доберется туда тоже, и окрестили.

— Католик?

— Да, он принял католичество всерьез, что самое странное. Очень набожен.

Бедный старый еврей. Святой Христофор хранит его в скитаниях. Я вот обхожусь без ребусов, от них все только хуже.

— Да, и вот еще что, Янгблад. Панкхерст, с которой вы так носитесь. Я вне политики, ага? Никаких благотворительных базаров, родительских собраний и так далее. Ты об этом хотел говорить? Если ко мне полезут в хату, я разберусь сам. Но все эти расклады с комитетами — нафиг надо.

— Но почему ты решил уклониться, Папс. Все независимые…

— Брось, старик, не трать риторику, это не по мне. Вспомни крестовые походы. Куча народу вернулась с поломанными ногами и волчьими билетами. Остальные с турецким триппером. И ни один — с Граалем.

Малинку ты добавила мне в кофе У— уголек, заначенный без них…

— У меня еще есть немножко смеси, — сказала вампирица, — хочешь, кино посмотрим?

— Только «Красную Шапочку», птичка.

— Бухать вредно, золотко.

— Какое же это бухало? Это «Красная Шапочка».

— А ты? — Она ткнула в Янгблада эбеновым ногтем.

Янгблад покачал головой, затем, похоже, решил дожать до конца:

— Все это не такой детский сад, как ты, возможно, думаешь.

— Прошу тебя, старик, не впаривай мне этого. — Гноссос перевел взгляд на скрипящего Локомотива, затем на несчастную вампирицу, которая наконец сдалась и поползла куда-то на карачках. Огромная, невозможная усталость вдруг охватила все его существо при виде этих неловких движений. Он зевнул и сгорбился, опасаясь, что Янгблад все же придумает, что-нибудь умное. Но тот молчал, Гноссос махнул рукой, вместо компенсации изобразил на лице добродушную улыбку и растянулся во всю длину индейского покрывала. — Потом, — сказал он, закрывая глаза.

Веки жгло мягким убаюкивающим теплом.

Лягушек грязных, коих мы так ждем.

Я так люблю, когда в носу не стрем.

— А теперь все вместе…

Анх. Что это?

Его разбудил скрип несмазанных петель и шарканье усталых ног. Ночь разорвалась; Гноссос тяжело перекатился набок и одним полуприкрытым глазом стал наблюдать, как из дверцы в кирпичной стене грузно выплывает облаченный в шелковое одеяние призрак. Фигура что-то бубнила себе под нос, и по всему сараю желчью разливался зловещий запах.

Моджо. Лежать тихо. Волосы всколочены, концы усов повисли. Из теней комнатенки доносились звуки влажной плоти. Показалась чахоточная рука девушки — той самой. Кто? Но не успел Гноссос вспомнить, к хозяину подскочил Хип и захлопнул таинственную дверцу. На цыпочках они двинулись через весь зал. Когда они проходили мимо спящей кучки никому не нужных вампириц, из этой свалки вдруг выскочил мартышка-паук и возмущенно заверещал. Фу ты, подъем.

Небо в окнах как-то сразу затлело полутемной прозрачностью. Светает. Несколько секунд Гноссос смотрел вверх, а когда опустил глаза, Хипа и Моджо уже не было. Он встал, с трудом потянулся, потерял равновесие, удержался и тут обнаружил, что мартышка-паук сидит, скорчившись, на полу и свирепо таращится на него. Гноссос попробовал посмотреть на мартышку так же свирепо, но чудище выглядело настолько тошнотворно, что пришлось отвернуться и несколько раз вдохнуть поглубже. Вонь была невыносима — точно от лужи аммиака. Гноссос обвел глазами комнату, ища союзников, но никого из знакомых не осталось. Только головой в наргиле дрых Локомотив. Провозившись некоторое время с паркой, Гноссос просто бросил ее на плечи и на ватных ногах потащился к дверям. Мартышка-паук заверещал, яростно задергал цепь, но Гноссос, подзарядившись энергией собственного страха, уже резво перескакивал последние шесть ступенек — вниз, на свободу.