Ричард Фаринья - Если очень долго падать, можно выбраться наверх

— Я вас хорошо слышу, можете не повторять, только чего вы хотите, типа «Нивеа» для сухой кожи, или для чего оно ей вообще надо?

— Кому это ей, детка?

— Ну, маме, или кому вы это берете.

Гноссос осознал, в чем проблема, на секунду задумался, затем пальцем подманил продавщицу поближе. Девушка оглянулась и с недовольным видом наклонилась над прилавком: бугорок выпирает над губой, она закатила туда язык.

— Я для себя, — тихо сказал Гноссос.

Язычок вернулся на место.

— Вы чего, шутите?

— Хочу нравиться, вот зачем.

— Чего? Хи-хи. — Девушка оглянулась за подмогой.

— Буду бархатный на ощупь, гладкий, ага; гладкий, сечешь?

— Но послушайте. Хи-хи.

— Это такой античный обычай, бальзам для воинов, чтобы приятно было пощупать, правильно?

— Да бросьте вы.

— У тебя есть?

— Хи-хи. Что?

— Масло для ванны, черт.

— Которое надо лить прямо в воду?

— Умница, все понимаешь.

— Я спрошу у заведующего.

Девушка удалилась, глухая к зову судьбы, и заговорила о чем-то с костлявым очкастым созданием у автомата с содовой. Через год на переднем сиденье древнего «форда» она будет раздвигать ноги для бухого наездника с насосом. Пялиться в одном нижнем белье на «Дымящееся ружье» — повсюду банки из-под «Черной этикетки», в вонючей колыбели орет косоглазый ребенок. Эх. Иммунитет дарован не всем. Будь же христианином, помоги ей.

Она вернулась с небольшой коробочкой и протянула ему бутылку густого темно-коричневого масла для ванны — «Шикарный Чарлз».

— Две, — сказал он, доставая серебряный доллар. — Не надо заворачивать, у меня вот что есть. — Показывая на рюкзак, забирая бутылки. Затем протянул одну обратно.

— Что вы делаете? Вы же уже заплатили.

— Ага. Это тебе.

— Чего?

— Чтоб ты была гладкой. И нравилась.

— Да бросьте вы. Хи-хи.

— Ты одно из созданий, детка, избранных Богом, слушайся меня. Знаешь, кто я такой?

— Да ну вас.

— Я Святой Дух. Может, когда загляну, кто знает, покатаю тебя на «мазерати». «Мазерати», сечешь?

— Чего вы все шутите? — Заворачивая язычок под губу, накручивая на палец прядь мерцающих волос — и вдруг подмигнула. Эх, ля, труль-ля-ля.

К тому времени, как он, открыв плечом дверь, ввалился к себе в квартиру, рюкзак раздуло от парфюмерии и продуктов. Виноградные листья, нешелушеный темный рис, маринованные оливы, мясной фарш, оплодотворенные яйца, лимоны, эстрагон, лавровый лист, чеснок, сладкий лук, окра, рецина, бутылочки с апельсиновым экстрактом и новая пластинка. Хеффаламп, Дрю Янгблад и Хуан Карлос Розенблюм болтались по хате, тянули из вощеных стаканчиков «Снежинку» и вполуха слушали Брубека.

— Гааа, — с трудом выдохнул Гноссос, — «Снежиночки».

— Сегодня открылись. — Янгблад помог ему стащить с плеча рюкзак. Одна луковица успела выкатиться на пол. Розенблюм, посасывая сквозь соломинку клубничную пену, добавил:

— Очшень вкусно. В Маракайбо такой нет.

Гноссос подобрал луковицу и ткнул пальцем в проигрыватель.

— Выкиньте этот брубуховский мусор, пацаны, я принес новую пластинку. И что у вас тут за утренник? — Он протянул диск Хеффу, который, повертев его в руках и прочитав надписи, насадил на ось проигрывателя.

— Что еще за Моуз Эллисон?

— Сейчас узнаешь. — Гноссос зачерпнул пальцем клубничной пены из розенблюмовского стакана.

— Никогда не слыхал.

— Не так громко, старик.

— И что за дурацкое имя, Папс? Моуз — дядятомство какое-то.

— Он белый, детка, ты промахнулся. И поставь первую сторону, вещь называется «Новая Земля». Хефф хмыкнул, а Гноссос потащился в кухню распаковывать рюкзак. Но выкладывая яйца, вспомнил, что забыл информировать собравшихся об откровении сегодняшнего дня. Он втянул свой измученный запором живот, вздохнул и вернулся в комнату, где все внимательно изучали обложку «Деревенской сюиты».

— Гхм, — провозгласил Гноссос. Он стоял абсолютно спокойно, держась рукой за голову и дожидаясь тишины. Все отставили свои «Снежинки» и посмотрели на него.

— Я решил сказать вам пару слов, дети мои, прежде чем легенда исказит факты. Песня горлицы в чистом небе? Эй, динь-динь-дон, ага? Так вот, боги благословили эту весну. Дочери Ночи изгнаны — пфу и нету. Дело в том, что Паппадопулис, — он понизил голос и жестом Тосканини воздел указующий перст, — влюбился. — Он повторил это снова, дабы отмести саму возможность ошибки.

— Влюбился. Постарайтесь просечь.

Бум — грохнули барабаны «Новой Земли», бум — рухнуло на комнату ошеломленное молчание, вниз — попадали стаканчики со «Снежинкой», и вверх — взметнулись все взоры, туда, где мгновение назад располагался Гноссос, но сейчас его там не было, ибо в момент своего катартического заявления, он безошибочно ощутил давно забытый позыв в нижней части кишечника и вихрем умчался в сортир, где едва успел рухнуть на сиденье, прежде чем внутренности обрели свое утонченное облегчение.

Через час после этого экстраординарного внутрикишечного события пыль осела, и Янгбладу наконец удалось завершить серию неотложных телефонных звонков. Он пытался спровоцировать университетскую профессуру на дипломатично-вежливый мятеж. Розенблюм валялся на индейском ковре в новой красно-желтой матадорской рубахе, тугих белых «ливайсах» с джодпурами и срисовывал схемы из Клаузевица: стратегическое развертывание, фланговые тактические маневры, маршруты подвоза материально-технического снабжения. Хеффаламп в тельняшке французского моряка, выцветших джинсах и штиблетах без каблуков, свернувшись калачиком в плетеном кресле, сочинял конспект для антропоморфной игры в слова, которую они устраивали дважды в неделю. Гноссос с неукротимой энергией носился взад-вперед по квартире, таская за собой веник, швабру, пылесос, тряпки, лизол, «Оукайт» и «Мистера Чисто».

— Кыш, кыш, — бубнил он, если на пути оказывалось чье-нибудь тело, обрабатывал освободившийся участок марлей или замшей, полировал, дезинфицировал, размазывал и промокал.

— Заработаешь язвы, — предупредил Хефф, — цыпки или чего похуже. — Затем Янгбладу, который в эту минуту вычеркивал одно из имен в своем списке:

— Ты готов, старик?

Янгблад кивнул и постучал ручкой по листу бумаги.

— Кажется, закручивается, знаешь? Философия, английский, архитектура — у всех в некотором смысле имеются убеждения. Руководство не допускает нас до самого высокого уровня, но я думаю, они тоже придут.

— Мы спиханем его, опа, — объявил Розенблюм, сажая чернильную кляксу в глаз Президенту университета, чья фотография была напечатана на первой странице «Светила». Этот человек недавно объявил о том, что в кампусе будет снесено еще одно здание. Газета появилась под дверью на рассвете, как обычно, после таинственного и вкрадчивого стука.