Дмитрий Каралис - Чикагский блюз

Несколько раз его грабили на улице. Отнимали и пыжиковую, и кроличью шапки, срывали часы и золотой амулет в виде рыбки, вытаскивали документы. Гвозлик бился, как гладиатор, и нападавшие с воем и стоном разлетались по сторонам, но к ним приходила подмога из десятка запасных хулиганов, и те свежими силами укладывали бородатого крепыша на землю.

Один раз Владимир Альбертович сел вместо электрички в курьерский поезд Ленинград—Москва с аэрофлотовскими сиденьями и вместо Навалочной заехал с двадцатью копейками в Бологое. Отец послал ему телеграфный перевод, и на следующий день Гвозлик перебрался с просторов Русской равнины на топкие берега Балтики, но тут же свалился с кишечной инфекцией, подцепленной, очевидно, с вокзальным пирожком. Он неделю не слезал с унитаза и не появлялся на кафедре, боясь, что бдительные медики упекут всю семью в боткинские бараки. И, опасаясь конфуза, даже не смог подойти и открыть дверь, когда отец однажды поутру приехал справиться о его судьбинушке.

В тот же год он стал жертвой цыганского обольщения: цыганка обманом проникла к нему в квартиру и, скинув пальто, в совершенно голом виде прошла на кухню, откуда стащила две серебряные ложки, заварочный чайник и коленкоровую папку с двумя главами диссертации, только что принесенную от машинистки. Гвозлик в это время то ли стоял, стыдливо зажмурившись, то ли цыганка наслала на него гипноз – он и сам толком не понял.

– А черновики, – волновался отец, допуская увод диссертации просвещенной цыганкой, – остались?

– В том-то и дело, что нет, – кручинился Гвозлик. – У меня же дочка пионерка, они там по макулатуре соревнуются. Она и отнесла быстренько…

– Кошмар! – вздыхал батя.

А тут еще за двумя мамами и папой ушел второй отец, а вслед за ним гуськом потянулись на кладбище братья, сестры и племяши. Как родные, так и от приемных родителей. Все уходили быстро и неожиданно…

Злодейка с косой прошлась в ту зиму по родне аспиранта Гвозлика широкими замахами и, казалось, извела весь род до третьего колена, так что и хоронить в ближайшие годы станет некого. Но – дудки ей! Нашлись люди!

По весне, когда в парках и скверах вспыхнули прозрачной зеленью первые клейкие листочки, Владимир Альбертович опять надолго пропал, а когда объявился, выяснилось, что летал за Урал и в Карпаты, где обнаружилась ветвь внебрачного сына второго отца Гвозлика. Не поехать на похороны Гвозлик не мог: гуцулы не простили бы ленинградскому родичу пренебрежения к усопшим по их линии.

– Запросто могли убить, – делился своими опасениями Гвозлик. – Это же бандеровцы, у них в каждом сарае пулемет зарыт.

И вот мы приехали развеяться в Зеленогорск и теперь играли на веранде в кинга, поджидая звонка из Москвы, чтобы узнать, приедет ли Катька с мужем на день рождения нашей мамы, который собирались справлять в ресторане «Метрополь» на Садовой улице.

В доме было жарко натоплено, тетя Зина пекла пироги с капустой, и двойные окна на веранде запотели, отчего выпавший снег скорее угадывался, чем различался. Смеркалось, и мы включили бабушкину люстру с желтыми латунными листьями и малиновыми фонариками.

Отец играл рассеянно, без настроения и, щурясь, отставлял карты далеко от себя, словно специально, чтобы мы их видели. Со слов отца, Гвозлик сидел дома и пытался восстановить к Новому году две главы диссертации.

– Держи карты к орденам! – напомнил дядя Жора картежное правило и пригрозил: – Или играть не буду! Суешь мне их под нос. Никакого интереса…

– К орденам, к орденам… – Отец вовремя снес маленькую трефу. – Что нам орден? Я, товарищи, не гордый! Я согласен на медаль!

Я сгреб три карты и вновь зашел с бубей, продолжая рыть дяде Жоре глубочайшую яму, о которой он, судя по всему, не догадывался.

– Ну ты, племянничек, даешь! – Дядя Жора спустил под даму своего валета; стало ясно, что он не догадывается о яме. – Один карты под нос сует, другой как заведенный с бубей лупит, словно других мастей не знает… – Дядя Жора зевнул и посмотрел на отца. – Как там твой Козлик?

Мне показалось, отец вздрогнул.

– Гвозлик, – не сразу ответил он, размышляя над ходом. – Владимир Альбертович Гвозлик. Ети его мать!

– Ну-ну, расскажи! – подстрекнул дядя Жора, надеясь веселым отношением к неприятностям принизить их значение. – Что на этот раз? Ноздрю мушкой от автомата разорвал? Или губой за крючок зацепился? Или на Колыму подался гальюны чистить?

Дядька заливисто рассмеялся, и на веранду высунулась тетя Зина:

– Что с тобой?

– Ничего, ничего! – отмахнулся дядька, вытирая слезы.

Я тоже засмеялся, но сдержанно. Во-первых, я продолжал рыть яму своему любимому дядьке, и требовалась известная собранность, а во-вторых, смеяться над отцовским аспирантом во весь голос было бы неучтиво.

Да, Гвозлик поговаривал, что собирается в Магадан на сказочные летние халтуры – чистить отмерзшие уличные сортиры из расчета пятьдесят копеек за черпак. Он даже ходил договариваться в штаб гражданской обороны о противогазах для оснащения ими сборного студенческого отряда. Себя он видел командиром этого отряда и намеревался выставить, как минимум, двадцать сабель-черпаков для борьбы с оттаявшими нечистотами. Он делал предварительные расчеты заработков, исходя из средних объемов выгребной ямы и количества почерпываний. Суммы выходили фантастические!

Я скромно выложил на стол две оставшиеся карты, дядя Жора присвистнул и закряхтел, признавая свое поражение.

– Во дает, племянничек, – кряхтел дядя Жора, разглядывая карты. – Во дает!..

Он думал, я буду с ним шуточки шутить! Ха-ха! Если бы мы играли на деньги, я бы выиграл рубля три, не меньше.

Отец бросил карты и махнул рукой на свое поражение:

– Пойду прилягу. Ну его к черту, этого Гвозлика! И докторскую туда же!

Считалось, что аспирант – это шаг к докторской диссертации: своя научная школа, ученики и все такое прочее. Три аспиранта защищают свои кандидатские, руководитель – докторскую.

– Если он уедет на Колыму, я не загорюю.

– Н-да, – задумался дядя Жора, засовывая карты в кожаный чехольчик.– Не нравится мне все это. Давно не нравится…

Мы слышали, как отец выпил на кухне валерьянки и пошел к себе в комнату.

– Ты вот что, племянничек, – наклонился ко мне дядя Жора, – раздобудь адрес этого Гвозлика. Отца надо спасать!

Я кивнул.

– А как вы будете спасать? – шепотом спросил я.

– Что-нибудь придумаем, – пообещал дядя Жора, сверкнув глазами. – Может, и ты пригодишься.

– С удовольствием!

Адрес я взял из большой записной книжки отца, лежавшей дома у телефона. Гвозлик был записан нервным торопливым почерком после «Газ (заправка баллонов)», «Гуси – продажа», «Гузман И. А. – лодочная станция» и прочих хозяйственно-бытовых записей.