Ежи Косинский - Пинбол

Тем временем Андреа ожидала Годдара или кого-то, его представляющего. Она тщательно анализировала поведение всех ее окружающих, а потом звонила Домострою и договаривалась с ним о встрече, дабы обсудить ее выводы и подозрения, в целях конспирации выбирая, как правило, вестибюли отелей, кафе или музеев.

Домострой не мог понять, делает она это из-за того, что скучает без любовника, или просто хочет держать его на коротком поводке. Хотя он был рад остаться наедине с собой, жить как захочется, слушать хорошую музыку, много читать и четыре раза в неделю играть у Кройцера, а между делом присматривать себе другую работу, он дал слово являться по ее требованию, если возникнет такая необходимость. Взамен она пообещала время от времени проводить с ним ночь.

Вскоре после его переезда они встретились в музыкальных комнатах музея Метрополитен. Они прогуливались вдоль витрин, заполненных музыкальными инструментами, когда Домострой ощутил, что снова хочет ее. В свободной блузке, облегающих джинсах и босоножках на высоком каблуке она была просто образцом соблазнительной студентки. Разрываясь между жаждой обладания ею и презрением к такой зависимости, он осознал, что вовсе от нее не освободился.

– Как жизнь в «Олд Глори»? – спросила Андреа.

– Прекрасно, но я остался без тебя, – без всякого выражения проговорил Домострой.

Никак не отреагировав на его слова, она остановилась у коллекции старинных лир.

– Вот это как раз для тебя, – показала она на причудливо изогнутый инструмент и прочитала на табличке: – «Киссар, африканская лира. В Центральной Африке корпус лир делали из бутылочных тыкв, скорлупы кокосового ореха или, как у той, что представлена здесь, из человеческих черепов; для рукояти иногда использовали рога газели».

Домострой с отвращением посмотрел на указанный инструмент: макушка черепа срезана, сверху натянута кожа; вокруг уложены венцом клочья человеческих волос, а для резонанса низ черепа туго затянут тонкой высушенной кожей.

Андреа проследила его взгляд.

– Судя по цвету волос, хозяин черепа был белым. Не повезло ему, – невозмутимо заметила она. – Между прочим, раз уж речь зашла о белых людях и африканских газелях, я обнаружила еще одну твою поклонницу в Джульярде – Донну Даунз, черную пианистку. Ты никогда не говорил, что вы знакомы.

– Я встречался с ней лишь однажды – на приеме в «Этюде», – сказал Домострой.

Он хорошо запомнил Донну и частенько жалел, что не поддался тогда первому порыву за ней приударить.

– Почему ты решила, что она моя поклонница? – спросил он.

– Мы с Донной сидели вчера в кафетерии, и – представь себе! – в своей маленькой черной ручке она держала твою пластинку, записанную «Этюд Классик»!

– Возможно, рука у нее черная и маленькая, однако достаточно велика для рояля.

– Хоть и не так велика, как ее сиськи, – не унималась Андреа. – Как бы то ни было, я поинтересовалась у нашей кокосовой красотки, что она думает о тебе.

– Надеюсь, ты не стала ей сообщать, что мы знакомы, – рявкнул Домострой. – Не забывай о нашем плане. Пока мы не раскусим Годдара, никто, абсолютно никто не должен знать…

– Разумеется, я ничего ей не сказала, – отозвалась Андреа. – Просто мы разговаривали о твоей музыке, и в этом нет ничего особенного. Студенты Джульярда прекрасно знают твои сочинения.

– И что же мисс Даунз говорит о моей музыке?

– Толком она ничего сказать не успела, потому что за ней зашел Джимми Остен, ее дружок, и она тут же прервала разговор.

– Ах, да, – воскликнул Домострой, – малыш Джимми Остен!

– Ты его знаешь?

– Его отец долгие годы был моим издателем, и, посещая его, я время от времени сталкивался с Джимми. Он был таким тихим и замкнутым ребенком, что никто не обращал на него внимания. Теперь он вырос, но его по-прежнему никто не замечает.

– Кое-кто заметил, – возразила Андреа. – Донна, например.

– А ты как думала? Она вот-вот станет концертирующей пианисткой, и ей необходим издатель. Не забывай, что отец Джимми, довольно милый старый козел, владеет «Этюдом». Но его сыночек всегда напоминал мне снулую рыбу. У парня напрочь отсутствуют какие-либо эмоции.

Слова его задели Андреа:

– Откуда ты знаешь про его эмоции? Тебе что, Донна об этом сказала?

– Нет. В тот вечер, когда я познакомился с Донной, у нас с Джимми возник небольшой спор насчет музыки, вот он на меня и обозлился – или на Донну, за то, что она во всем со мной соглашалась. Этакий закомплексованный петушок! – Он вдруг засмеялся: – Или кукушонок?

– Перестань, – сказала Андреа. – Разве можно смеяться над человеком из-за дефекта голоса?

– Кого волнует его голос? Я говорю о нем самом.

– продекламировал он. – Это Вордсворт.

– Ты поражаешь меня своей тривиальностью. Кроме того, Джимми вряд ли можно назвать «невидимым нечто»! Он, без сомнения, красив. Очаровательная улыбка. Нежный взгляд. Шелковистые белокурые волосы. И он кажется сентиментальным. – Она замолчала, а потом язвительно произнесла: – Давай-ка расскажу тебе маленькую историю о твоей антрацитовой почитательнице, Донне.

Пару лет назад вокруг Джульярда околачивался парень по имени Марчелло. Он был белым, телосложение как у пляжного спасателя – высокий и поджарый, вежливый, всегда улыбался и ни разу не попытался за кем-нибудь поухаживать. Хотя под джинсами у него была, поверь мне, очень заметная штуковина, точно он всегда находился в состоянии полной боевой готовности и все ждал кого-то, с кем пока не знаком. Мы никак не могли вычислить, кто бы это мог быть.

Девочки – и я в том числе – были просто в отпаде от его внешности и манер. Мы фантазировали насчет его невинности, надеялись, что он хранит ее в ожидании своего идеала, мечтали оказаться этим идеалом и аккуратно проложить вместе с ним путь к постели. Но он продолжал держаться на почтительном расстоянии. Наконец, когда мы все уже махнули рукой, он нашел свою истинную любовь, Донну Даунз! Настоящий удар по нашим белым физиономиям. Донна получала почетную стипендию и побеждала чуть не на всех фортепьянных конкурсах – включая премию Елизабет Вайнрайх-Левинкопф. Прежде чем мы успели что-то понять, у них уже возникли прочные отношения, и наша ревность постепенно угасла, заслоненная учебой, кавалерами и сутолокой в электричках.

Затем произошло нечто неожиданное. Один мой дружок сказал мне, будто точно знает, что Марчелло на самом деле порнозвезда по прозвищу Дик Лонго, сыгравший в сотнях фильмов и видеороликов, которые крутят в грязных киношках подальше от центра.

На следующий день приятель взял меня в одно из заведений на Таймс-сквер, где, уединившись в кабинке, мы оценили выдающиеся достоинства Дика Лонго в «Игре органа», одной из самых безнравственных его секс-капад. Сомнений не оставалось: Лонго и был Марчелло. Я тут же купила фильм и на следующий день пригласила всех девочек, которые когда-либо по нему сохли. Представь себе их возбуждение при виде всего великолепия его выдающихся частей тела. – Андреа замолчала.