Борис Кригер - Песочница

Мать. Да уж, хамы еще те! Ты знаешь, парижане, пожалуй, не заслуживают Парижа!

Отец ( тяжело вздыхая ). Да, и Париж оказался вовсе не таким, каким мы его себе представляли…

Мать. Может, его никогда и не существовало, этого нашего Парижа? Может быть, мы сами себе его придумали, жадно разглядывая в детстве заграничные картинки?..

Отец ( грустно ). Кому в России расскажешь, никто не поверит… ( Передразнивая Элю .) «Не надо для меня ничего делать! Не надо мне вашего французского! Ненавижу ваш Париж! Ненавижу вашу Сорбонну…» Где-то мы Элеонору упустили, что ли…

Мать. Мы всегда были слишком заняты, чтобы ее воспитывать…

Отец. Вот и доверились французскому образованию. А они нам воспитали неформалку- рэволюционэрку. Правда, Лиза, давай подумаем о переезде в Лондон… Или вообще куда-нибудь подальше… Хотя если от себя не убежишь, то от Кремля и подавно…

Мать. Они теперь нигде нам житья не дадут. Ты же знаешь. Они профессионалы: если за что-то взялись, обязательно доведут до конца.

Отец. Да, помнишь, как у Мандельштама: «И где хватит на полразговора, вспоминают кремлевского Вову…» Змеи подколодные… И кто бы мог подумать? В девяностые все складывалось так замечательно… Казалось, еще чуть-чуть, и Россия станет нормальной страной… Хотя, наверное, я заблуждался… Мы просто слишком много времени проводили за границей. Из заграницы сразу начинаешь Россию идеализировать, а как вернешься… Гаси свет!

Мать. А я скучаю по нашей старой квартире, по тополям… А с нынешними ужесточениями, мне кажется, все это было спланировано с самого начала, и они ни на секунду не выпускали власть из рук… Просто ждали верного момента затянуть петельки.

Отец ( задумчиво ). Может быть… Может быть. В начале девяностых с народом невозможно было совладать. Буквально у всех крыша съехала! Все были помешаны на свободе, предпринимательстве и загранице! А потом их рылом ткнули в дикий капитализм… Теперь «свободный рынок» звучит не иначе как ругательство…

Нынче народ ненавидит Запад, ненавидит Восток… И снова готов голосовать как один за генералиссимуса. Довели до кондиции, ничего не скажешь…

Мать. Коля, и зачем ты лезешь в политику? Мы же успели всё вывезти, им не досталось ни цента…

Отец. Не знаю, Лиза, просто чутье мне подсказывает, что так мы будем в большей безопасности, чем если будем просто ратовать за собственное добро.

Мать. А мне кажется, что, наоборот, лучше было бы не высовываться, но тебе виднее… Господи, что с нами со всеми будет?..

Отец. Могу сказать только одно: слава богу, что мы не остались в России.

Отец прочувственно осеняет себя крестным знамением.

Мать тоже крестится, но как бы украдкой, и сразу поднимается, чтобы подойти к окну.

Мать. Нет, ну ты посмотри на эту красотку… В декабре в тонкой курточке, с голой поясницей и пупком наружу… И еще к бомжам в палатку лезет… Я пойду ее верну.

Отец. Не ходи. Так она назло тебе всю ночь там просидит. А оставишь ее в покое, так, может, задрогнет и вернется…

Мать. У нее же насморк… Она же совершенно больна!

Отец. Се ля ви… Ничего не попишешь… Лучше пойдем спать.

Набережная с видом на Нотр-Дам. Стоят палатки. У жаровни греются два бомжа. К ним подходит Эля и тоже начинает греть руки у огня.

Первый бомж. Каман сава, ма шери [46].

Эля. Сава, сава… Трэ фруа [47]!

Первый бомж (сладострастно лезет обнимать Элю. Он говорит с грубым восточным акцентом, так что не сразу ясно, что это ломаный французский). Ту э тре жюли! Же пё тэ фер шо [48]!

Эля (сопротивляется). Это я-то милашка? Это ты-то меня собрался согреть? (В панике.) Лесе муа соль! Лесе муа соль [49]!

Из палатки выходит Глеб и молча, но решительно высвобождает Элю из рук первого бомжа.

Оба бомжа набрасываются на Глеба.

Первый бомж (наносит удар Глебу в челюсть справа). Мёрд [50]!

Глеб падает, но сразу поднимается. Первый бомж становится в боксерскую стойку, ожидая нападения Глеба, но тот стоит с опущенными руками.

Глеб. Фраппе муа анкор [51]!

Эля (бомжам) Арете тут сюит [52]!

Второй бомж (наносит удар Глебу в челюсть слева). Мёрд [53]! Иль э ён вре фу [54]!

Глеб снова падает и снова поднимается, отплевываясь кровью.

Глеб. Фраппе муа анкор [55]!

Первый бомж (наносит прямой удар). Ту э ён идио [56]!

Глеб снова падает и уже не может подняться. Эля подбегает к Глебу, присаживается перед ним на корточки и подает платок.

Оба бомжа, потоптавшись в растерянности, возвращаются к жаровне, а потом и вовсе уходят, пробормотав «ле бастард рюс» [57].

Эля и Глеб остаются на сцене одни.

Глеб ( шепчет, вытирая кровь ). Ничего, ничего…

Эля. Так ты русский? А я и думаю, чего у тебя такой наш акцент… и родное лицо! Ты что же, герой, драться совсем не умеешь, а в драку лезешь?

Глеб. Почему не умею? Наверное, умею, не знаю, не пробовал…

Эля. Хорошо, что мы не в России, а то тебя убили бы, а меня изнасиловали бы.

Глеб ( улыбаясь ). Ну, мы же не в России!

Эля. А ты откуда?

Глеб. Из России, из нее, родимой…

Эля. Так как же ты здесь очутился?

Глеб ( улыбаясь ). Шел, шел, да и пришел.

Эля. Ты что, пешком пришел в Париж?

Глеб. Ну почему же пешком, иногда и автостопом, ну иногда, конечно, пешком…

Эля. А как же границы?

Глеб. А я не люблю границ, я просто не обращаю на них внимания.

Эля. Да что ты говоришь! А пограничники?

Глеб. Ну, иногда, конечно ловят, но я всегда сбегаю снова. А чаще всего границу не так уж трудно перейти, если не волнуешься и не боишься. Нет, Российская граница – это, конечно отдельный разговор, а в Шагреневую зону пробраться – это без проблем.

Эля. В какую зону? Шенгенскую [58], что ли?

Глеб. Ну да, в нее самую.

Эля ( с искренним сочувствием ). Так ты, бедненький, так Париж хотел увидеть, что пешком сюда дошел?

Глеб. Да нет, просто я шел, шел и пришел в какой-то очередной город…

Эля ( указывая на Нотр-Дам ). Может, ты скажешь, что не знаешь, где находишься?

Глеб ( улыбаясь ). Ну почему же не знаю, знаю… Только какая разница? Я вообще не люблю города. Шумно, грязно, да и всякие доведенные до отчаяния люди выказывают свою боль, причиняя боль другим…

Эля. Это ты бомжей, что ли, так назвал? ( Строго оглядывая Глеба. ) А сам-то ты не бомж?

Глеб ( улыбаясь ). Я – просто иду по земле, в этом заключается мое повседневное занятие. Я ничего не ищу, ничего не теряю. У меня ничего нет, но мне кажется, что мне уже ничего и не хочется. И мне кажется, мне хорошо…

Эля ( с догадкой ). Слушай, может, ты просто обкуренный?

Глеб ( улыбаясь ). Нет, мне хорошо и без этого…