Димфна Кьюсак - Скажи смерти «нет!»

Но жаловаться не приходилось. Врач объяснил им, что достать где-либо место было исключительно трудно, и что хозяйка и так оказала им любезность, взяв ее сюда, и потому нужно лежать и помалкивать. И ни слова о туберкулезе — у нее бронхиальное расстройство. Пусть она запомнит — бронхиальное расстройство.

И она запомнила. Постоянно помнить об этом было все равно, что сыпать соль на открытую рану. И так тяжко, когда тебя вдруг приговаривают к долгим месяцам бездействия, потому что, как утверждают, у тебя болезнь, которой могло бы и не быть, но совсем уж плохо, когда с тобой из-за этого еще обращаются как с преступницей.

Она старалась не думать о предстоящих ей долгих месяцах болезни. Мысль эта была невыносима.

Хотя она приехала в Локлин только утром, ей уже казалось, что день этот никогда не кончится. Никогда еще день не тянулся так долго. Время казалось бесконечным. Когда ее положили сюда, она нарочно старалась не общаться со своими соседками.

Она попала сюда по ошибке. Она совсем не такая, как они. И она никогда не будет одной из них. Она была уверена, что и выглядит-то она по-другому. Право же, так хорошо она никогда еще не выглядела. «Врач ошибся, — горячо убеждала она себя, — все они ошиблись. Ничего у меня нет. Произошла ошибка».

Она лежала на жесткой койке, вытянувшись в неудобной позе. Жаркое солнце все сильней нагревало комнату, тело Джэн покрывалось мелким потом. Она притворялась, что читает, но смысл прочитанного не доходил до нее. Болтовня больных, лепет радиоприемника, когда-то включенного и забытого всеми, исторгающего потоки джазовой музыки и рекламных объявлений, — шум этот сводил ее с ума. Всю неделю, с той самой минуты, как она услышала приговор врача, она чувствовала себя отрезанной от жизни. Бывает же так. Видишь все, что происходит вокруг тебя, видишь, как люди разговаривают, как у них шевелятся губы, но ничего из того, что они говорят или делают, не доходит до твоего сознания. Ты вырван из окружающей жизни, отгорожен от нее. Жизнь проходит мимо, больше не затрагивая тебя. Чувства твои притупились. И вот теперь все эти раздражающие мелочи вторгаются в твое одиночество. Нервы твои напряжены. Это безумие — запирать человека в комнате, полной больных, когда он вообще-то, наверное, здоров.

Джэн украдкой бросила взгляд на девушку с соседней койки, повязывавшую ленточку на своих рыжеватых кудряшках, и вдруг, словно удар, ошеломила ее мысль: «Ведь глядя на эту девушку, да и на ее соседку тоже, не скажешь, что у них что-то не в порядке».

И, словно прочитав ее мысли, девушка обернулась к Джэн.

— Послушай, детка, — сказала она своей хрипловатой скороговоркой, глотая слова, — тебе не надо задаваться передо мной и Бетти. Ты, я и Бетти — нас тут только трое с ТБЦ, и ты лучше с самого начала уразумей, что нам, тубикам, надо держаться друг за друга. Чуешь?

Она щедро намазала губы яркой губной помадой и, остановившись в середине этой операции, сказала, глядя прямо в глаза Джэн.

— Меня зовут Линда, вон ту девчушку — Бетти. А тебя?

— Джэн.

— Ну, так вот, Джэн, нас тут, наверно, вместе на месяцы захоронили, так что нам уж придется самим как-то себя развлекать и веселить, потому что в этом чертовом заведении к нам сюда никто и носа не кажет. До смерти боятся этой самой инфекции, чуешь? Сколько ты здесь пробудешь?

— С месяц, я думаю.

— Мы уже тут с Бетти снюхались, так что тебе нас придется принимать такими, как есть.

Джэн покраснела.

— А я вовсе и не задаюсь, просто…

Она замолчала. Нужные слова не приходили ей в голову.

— Ты где была до того, как сюда попала?

— Как где? Дома, конечно.

С детски круглого личика Бетти на нее удивленно взглянули широко раскрытые голубые глаза.

— Бозе, — зашепелявила она, — так ты сто зе, в первый раз?

— Да.

Линда опустила глаза.

— Тогда понятно.

Голос ее потеплел.

— И когда ты об этом узнала?

— На прошлой неделе.

— Боже! — вырвалось у Линды. Она подняла зеркальце и стала подводить карандашом брови. — Ты прости, что я так говорила с тобой, просто я видела, как твоя сестра все вещички увязала и с собой забрала, и мне показалось, что вы знаете, что к чему. Тогда мы и подумали, что ты тоже не новичок в этих местах, как и мы.

— Господи бозе, — вступила в разговор Бетти, — я-то помню, какое это потрясение, когда в первый раз про это узнаесь. Я едва на ногах устояла, когда мне сказали. А перед этим играла в теннис, и хоть бы сто.

Линда грустно и понимающе кивнула головой.

— Когда к этой мысли привыкнешь, будет легче, детка, — ее хриплый голос стал мягче, добрее. — Мы все прошли через то, что ты сейчас переживаешь. И правильно Бетти говорит: когда мне об этом сказали в первый раз, то я подумала, что самое лучшее — это сразу же сесть в трамвай и ехать на берег к обрыву, откуда все сиднейские самоубийцы бросаются. Это было пять лет назад, а теперь погляди на меня. Даже срываю цветы удовольствия, если только какой-нибудь цветок посмеет тут вылезти на поверхность.

Ее жесткие карие глаза сверкнули.

— Жизнь неплоха, если только не раскисать. Мы тебе с Бетти все расскажем, только спроси. Мы здесь уже два месяца, и тут не так уж плохо.

— Здесь так тесно…

— Ну, так это они на нас зарабатывают. Наша хозяйка на каждом квадратном метре площади больше зарабатывает, чем любая хозяйка в Сиднее.

— Ей-ей, она в прослом году на путесествие в Англию заработала.

— Точно. А теперь мы здесь помираем, чтоб ее в Америку отправить, — и Линда горько засмеялась.

Джэн содрогнулась. Несмотря на удушливую послеполуденную жару, у нее даже мурашки пошли по коже. Трудно забыть о болезни, когда Линда и Бетти все время говорят о ней запросто, будто о каких-то самых обыденных вещах. Она содрогалась при мысли о том, что ей придется провести в Локлине долгие дни и недели — в этой душной комнате, в которую не проникает свежий воздух, потому что окна выходят на веранду; в этом домишке с темной прихожей, через которую надо проходить, чтобы попасть в ванную, где даже запахи духов и дезинфекции не могут заглушить тяжелого больничного смрада.

— Как это мерзко! — произнесла Джэн. — Это следовало бы запретить.

— Ах ты, бозе мой! — откликнулась Бетти. — После того как потаскаесься по разным местам, будес рада, что хоть сюда-то попала, правда, Лин?

Линда улыбнулась едва заметной холодной улыбкой.

— Конечно, еще радоваться будешь, что хоть дышать позволяют.

Джэн отодвинула поднос, едва притронувшись к еде. Линда то и дело отпускала грубоватые замечания по поводу пищи.

— Посмотри-ка на это, — восклицала она, поднимая на вилке ломтик солонины и глядя на него с отвращением. — Что толку, что нас с Бетти днем и ночью пичкают стрептомицином, если на обед нам дают вот эту фитюльку, которой и воробья не накормишь.