Анатолий Рыбаков - Екатерина Воронина

Когда старика несли с парохода, Воронин перехватил взгляд, которым тот последний раз посмотрел на судно, где прошла жизнь. И чем ближе подходил Воронин к своей черте, тем чаще возникал перед ним взгляд старого капитана – и он таким же тоскливым взглядом проводит свое судно. И Волга, и вода, и лед вот этот, и берега, которые тянутся на тысячи верст, – все перестанет существовать.

– Вот, – сказал Воронин своим глухим, медленным голосом, – подсчитали люди – перевез я за свою жизнь один миллион двести тысяч тонн груза. Это сколько же пудов будет?

– За семьдесят миллионов пудов будет, Иван Васильевич! – крикнул чей-то молодой голос с другого конца стола.

– Так, – продолжал Воронин, не оглядываясь. – А людей перевез – и не сосчитаешь. Вот и ушла на это жизнь. Как теперь, настоящая она или нет?

– За то тебе и почет, Иван Васильевич, – сказал Сибирцев, токарь затона «Парижская коммуна», сосед Ворониных.

– Сколько, ты сказал, людей-то, Иван Васильевич? – спросил Арефьев. – Не сосчитаешь? А кто их сосчитает? Не любит русский народ на одном месте сидеть, не любит.

– Да уж Россия на месте не стоит, – согласился Вахрушин. – Он тебе и на стройки, и на каналы, теперь вот на новые земли. Движется Россия.

Запущенная могила Никифора, свежая могила бабушки, отец, еще прямой, суровый, но заметно постаревший, она, Катя, еще полная сил, старики, толкующие о жизни, молодой парень-возчик, которому хочется выпить, закусить и, наверное, повеселиться… Уйдет он отсюда, и все ему нипочем… Леночка, младшая дочь дяди Семена, неизвестно зачем привезенная баламутной Дарьей… Старики капитаны, куртки с потускневшими пуговицами, коренной волжский говор, стариковские рассуждения, к которым они привыкли во время долгих ночных вахт. Да, смысл жизни в ее нетленности, в том, что цветет, умирает и снова обновляется в людях.

Катя почувствовала на себе чей-то взгляд. Отец смотрел на нее со своей ласковой и понимающей улыбкой, точно спрашивая, о чем она задумалась. И Катя ответила ему такой же улыбкой.

– Волга в нынешнем году скоро вскроется, – сказал Арефьев. – Не сегодня-завтра Кирпичный ручей потечет с Воробьиного луга, значит, считай – ровно через двенадцать дней и Волга вскроется. Примета верная.

– Сегодня какое число, – сказал Вахрушин, – восемнадцатое? Значит, через двенадцать ден будет тридцатое. Как раз, помню, в одна тысяча девятьсот четвертом году тридцатого марта и тронулась Волга.

– Так то по старому стилю, – сказал Иван Васильевич, – а нынче по новому стилю тридцатого тронется. Меняется природа, климат. От новых морей все.

– Какие это моря! Воды, конечно, много, а до моря далековато, – заметил Арефьев.

– Правильнее будет сказать – водохранилище, – согласился с ним Воронин, – а приятнее сказать – море! Водохранилище – слово казенное, а море – оно и проще и человеку лестно: сам, значит, море создал.

Может быть, предсказания кадницких стариков были и не совсем точными, но весна шла. В речных газетах уже публиковались сводки о движении ледохода.

«На Волге, у Куйбышева, увеличивается прибыль воды. Вчера за сутки прибыло 9 сантиметров. В низовьях Волги ледоход».

«Интенсивно прибывает вода на Каме и Оке. На других боковых реках также увеличивается прибыль воды».

«Подвижки льда отмечены у Горького, у Верхнего Услона, Вольска. Начался ледоход на малых реках».

«По всей Волге, начиная от Кинешмы, ледоход. От Камышина до Астрахани чисто».

Эти сводки Катя приказала ежедневно вывешивать на стенде: навигация начнется со дня на день, надо быстрее заканчивать приготовления.

Теперь уже не только речные, но и областные и даже центральные газеты каждый день сообщали о начале навигации в различных пунктах Волги:

«Подняли пары пароходы „Лермонтов“ и „Память Маркина“.

«Вышли в рейс суда „Сыктывкар“ и „Володарский“.

«Открыто движение на линиях Куйбышев – Астрахань».

«Первая погрузка в Казанском порту».

«Счастливого плавания!..»

Как и в прошлом году, навигацию открывала «Керчь». Сутырин – теперь первый штурман – приехал в порт, сказал Кате:

– Просила меня Дуся передать, да и сам хотел просить вас, Екатерина Ивановна, может, зайдете завтра вечером. Комнату я получил, хотим справить новоселье. Ермаковы будут да вот вы.

– Ладно, приду, – сказала Катя.

Хотя пришли только Ермаковы и Катя, Дуся была счастлива. У нее свой дом, семья, она принимает гостей.

Она часто выходила на кухню. Возвращалась, внимательно прислушивалась к разговорам за столом, но ни во что не вмешивалась. Катя подумала, что в этом доме будет порядок.

– Ну как, Дуся, – спросила она, – перебрались на второй курс?

– Завтра объявят, кто перешел, кто нет. Я так думаю, что перешла.

– Правильно, – сказала Соня. – Надо идти вперед. Николай, смотрите, уже техник-механизатор. А через четыре года и ты.

– И тебе не мешало бы, – заметила Дуся.

– Нет! У меня университет на дому. Буду растить ребят.

– Соне незачем, – сказал Сутырин, – у нее десятилетка за спиной. А вот Дуся – другое дело.

– Это ты только на первых порах, – засмеялась Соня. – А как пойдут пеленки да распашонки, другое заговоришь.

– Он не заговорит, – поглядывая на Сутырина, сказала Дуся.

– Не заговорю, – ответил Сутырин.

Он улыбнулся, но улыбка его была грустной.

– Скучает по сыну, – шепнула Дуся Кате.

Сутырин почувствовал, что говорят о нём, и вопросительно посмотрел на женщин. Дуся громко сказала:

– Сначала трудно было. И то надо знать и это. Особенно математика замучила. Никак не давалась. Меня преподаватель и вовсе хотел отчислить. Спасибо, директор не позволил.

– Да уж как этого Леднева из пароходства шарахнули… – начал Николай.

Соня сделала Николаю знак, и он умолк.

Сразу оживившись, Катя заставила Дусю и Николая пересказать ей, что было на курсах, – и как Леднев вел себя, и что он говорил, и что говорили другие о нем. Ее радовало каждое хорошее слово о Ледневе, она смеялась и переспрашивала: «Неужели он так сказал? Правда?»

Она смотрела на Дусю и на Сутырина. Сумели же они все простить друг другу. Почему же она не может сделать первого шага? Ей ли считаться с тем, кто к кому должен первый прийти? Может быть, именно сейчас она нужна ему, так же, как и он нужен ей? Она представила себе их встречу. Он, наверное, еще больше постарел, поседел, с него слетели лоск и сановитость.

Ей захотелось говорить, смеяться. Она выпила сначала со всеми, потом отдельно с Соней и отдельно с Дусей и опять со всеми.

Соня с доброй, понимающей улыбкой смотрела на Катю, обняла ее, прижалась щекой. Катя почувствовала на своем лице ее слезы.

– Расстроились бабы! – с грубоватым сочувствием заметил Николай. – Первое у них дело – слезы лить… И ты хорош, – обратился он к Сергею, – тоже расчувствовался!